Во двор вошла мама. Она крепко держала за руку Зою, но когда я вгляделся, то увидел, что всё не так – это Зоя держит маму, чтобы та не упала. От мамы в той женщине осталась лишь внешняя оболочка, а начинка поменялась. Вместо взрослой женщины я увидел в её глазах ребёнка – маленького, испуганного ребёнка, девочку лет пяти. Даже Зоя казалась взрослее.

– Беня, это ты? – спросила она, глядя мне прямо в глаза. – Беня, как хорошо, что ты вернулся. Я так скучала! Прости, что так редко навещала тебя. Мама не пускала меня к тебе, боялась, что ты заразишь меня. Она очень этого боялась. Беня! Разве ты болен? Ты выглядишь совсем здоровым. Теперь мы с тобой никогда не расстанемся, ведь ты мой любимый старший брат. Кто у меня есть, кроме тебя? Мы одни в целом мире. Ты будешь защищать меня от драконов?

Я для мамы превратился в Беню, того самого дядю Беню, сходством с которым меня страшили с самого раннего детства… Ну, вам-то что рассказывать – ведь у вас он лечился все последние годы. Лишь однажды мама привезла его к нам домой. Мне тогда ещё не было пяти, и я не говорил. Дядя Беня показался мне горой, которую невозможно сдвинуть с места. Он был настоящим великаном. Но, к моему удивлению, когда я толкнул его рукой, проверяя, сдвинется он или нет, он испуганно на меня посмотрел и весь затрясся, словно пёрышко, которое слетает от малейшего дуновения. Мне так понравилась эта игра, что я ходил за ним по пятам и толкал его, пока он бледнел и трясся от испуга, а потом он закрылся в тёмном чулане и задвинул засов. Маме потребовалось тогда уговаривать его несколько часов, чтобы он открыл. Вместо месяца он провёл у нас всего неделю. Потом мама, опасаясь слухов, отвезла его обратно, и больше он у нас не появлялся. Мама иногда навещала его в клинике, а в последние годы брала с собой и меня. Дядя Беня заметно успокоился и окреп после того, как мама перевела его к вам. У вас он начал рисовать. Занятия живописью действительно успокаивали и умиротворяли его. Картины дяди Бени, которые вы исправно переправляли моей матери, она прятала в самый дальний угол избушки и накрывала плотным покрывалом. Спустя годы я искал в избушке «Саломею», хотел оценить, и наткнулся на эти картины.

Мама очень испугалась, когда я рассказал ей о находке, как будто уже забыла о них, а её заставили вспомнить. Она сказала, что пора выбросить эту мазню на помойку. Когда пришёл эксперт, он лишь мельком взглянул на «Саломею» и сказал, что она не стоит ничего, зато при виде Бениных картин глаза его заискрились, он посмотрел на меня исподлобья, будто пытаясь скрыть свои чувства, и оскалился, словно хищник, почуявший добычу. Я хорошо знал этот взгляд и насторожился.

– А это что за мазня? – спросил он, явно пытаясь скрыть интерес. Получалось у него плохо. – Тоже на продажу?

– Нет, – ответил я, – они не продаются.

– Очень жаль, – ответил эксперт. – Очень жаль. Я бы купил парочку для своей личной коллекции.

– Да? – удивился я. – А что в этих картинах такого интересного?

Он стал доставать одну за другой картины и, не скрывая больше чувств, смотрел на них несколько минут.

– Такие страшные и живые, – вдруг произнёс он. – Видите, как линии двигаются, вы только всмотритесь. В них столько магии, как если бы они были порталом в другой мир. Совершенно удивительный мир.

– Да? – не переставал я удивляться и всматривался ещё пристальнее. Кажется, я тоже начинал что-то видеть, но не верил своим глазам. – И что же это за мир?

– Это мир, сотканный из прозрачного полотна чистой иллюзии. Только открыв глаза, можно заметить, что это – не пустота, а полнота жизни. Это писал сумасшедший?

– А как вы поняли?

– Очень просто. У здоровых людей вход туда закрыт. Так сколько вы хотите за картины? Не стесняйтесь, говорите вашу цену.

Я повторил, что эти картины не продаются, потому что они – единственная память о моём дяде. Когда эксперт ушёл, я ещё долго сидел перед картинами и всматривался в них. Кажется, я начал что-то понимать. Я как будто попал в мозг дяди Бени. Мне стало очень горько от того, что я так мало знал его – а теперь уж и поздно. Ведь за год до смерти отца и Гриши дядя Беня скончался. Мама тогда получила свой последний подарок – картину висящей над головой тучи, такой живой, что казалось, из неё вот-вот польётся ядовитый дождь. Туча очень испугала маму. Она сидела и плакала, а когда я подошёл к ней и обнял, она сказала, что боялась за меня, поэтому и не позволяла нам часто видеться. Что я и так всегда ходил по зыбкой почве, и дядя Беня мог заразить меня своим безумием. И вот спустя год после смерти дяди Бени безумие ворвалось к нам в дом без приглашения, просто пришло и поселилось. И дядя Беня был совершенно ни при чем.

Мама не узнавала меня, она видела во мне Беню, она не узнавала никого вокруг. Она вдруг превратилась в ребёнка – маленького и беспомощного. Даже восьмилетняя Зоя казалась старше своей бабушки. И мне не оставалось ничего другого, как взять ответственность за жизнь мамы на себя. Родители Анжелы предложили забрать Зою к себе, но Зоя чётко и ясно дала понять, что останется с бабушкой Зумруд и со мной. Тогда-то я и понял, что в этой восьмилетней девочке спрятан стальной стержень. Она всегда была сильной и знала, чего хочет. Но несмотря на это, она была ребёнком; главным в семье стал я. Да-да, именно я должен был теперь содержать семью и браться за дела, которые раньше ненавидел. Временами я сомневался, смогу ли. Но голос отца постоянно проносился через меня, как будто запись его голоса была навечно вшита мне в мозг.

– Ты мужчина или кто?!

Мне надо было подвести черту под прошлым – под тем прошлым, в котором я лелеял совсем другие мечты и жил совсем другими надеждами – и начать жить с чистого листа. Чтобы справиться со всем, мне надо было поставить себя на твёрдую почву. Я должен был стать тем мужчиной, о котором всегда говорил отец, – сильным и жёстким. Смелым и решительным. Я должен был взять на себя дело отца и Гриши и доказать, что я не Борька, что я – Борис Шубаев, что я – хозяин,