Поднимаясь по крутому склону, он с раздражением думал, что, прислушайся Папа Римский к его предупреждениям, мерзостного соития в крепости не произошло бы. Мужчина и женщина не превратились бы в четвероногое двуглавое чудище.

Раз-два – и Росселино опять в своей Флоренции. Получил, чего хотел, и убрался подобру-поздорову. Таковы мужчины, но падре не таков: если уж он любит, то любит, и его любовь чиста.

Он глянул на долину, на большое поместье Лоренцо, и засмеялся. Скоро замок станет островом. И Анна – островок, отторгнутый от Церкви. И он тоже. Она отлучена, он лишен прихода. Папа Римский обманул, не сделал епископом.

Правду сказать, поначалу падре был даже горд, получив важное поручение. Приятно стать стражем порядка, распоряжаться шестью солдатами, охранять плотину от возможного нападения бандитов, тех, кого именуют populo minuto, следить, чтобы мешки с песком не сдвигались с места и не разворовывались. Но чувство удовлетворения скоро прошло.

Перед отъездом Пия Второго из Корсиньяно в Рим приходской священник попытался было еще раз обратить внимание Папы Римского на трещины в стене церкви и назвал имя того, кто несет ответственность за строительную ошибку, чтобы не сказать – преступление.

Папа только отмахнулся, неприязненно скривившись:

– Мы сами решаем, кто виновен, а кто нет. От нас ничто не может скрыться.

Так ли это? Падре готов был поклясться, что стоит к истине ближе наместника Божьего» Хорошо хоть не назначили сборщиком трупов, караульщиком смерти, одним из тех, что под звон колоколов являются на восходе за свежими покойниками, очищая город от зловонных помет чумы. Обычно сборщики и сами долго не живут.

Что греха таить, он всегда боялся умереть. Постоянно остерегался, все время был начеку. Но после того как отлученная баронесса и архитектор осквернили Рокка-ди-Тентенано, страх исчез, сменившись обидой и гневом. Его отправили охранять плотину специально, чтобы удалить от Анны. Коли так, смерть предпочтительней жизни.

Упрямый осел, как всегда, не желал слушаться. Падре остановился, отер со лба пот и хлестнул животину веткой:

– Это последний подъем, уже близко. Закатные лучи освещали усадьбу, в которой теперь жила Анна. От ее нынешнего дома по пустынной тропе двигалась через долину одинокая фигура. Ревность заволокла падре глаза. Она спешит на тайное свидание со своим архитектором! Они опять хотят свиться, как два ползучих стебля!

Он хлестнул осла изо всех сил. За что такое наказание? За какие грехи он лишен силы, уважения и власти, повергнут ниц, превращен в ничто? Когда долина станет озером, его, чего доброго, определят в паромщики, и он будет общаться с людьми, только перевозя их от берега до берега. Какую проповедь можно за это время прочесть, чему научить? Жизнь кончена.

Для грешников смерть нередко начинается с железных оков и темницы. Потом – виселица на ратушной площади. В Писании сказано ясно: «Лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили бы его во глубине морской».[32]

Падре о том и просил Папу Римского, просил недвусмысленно: казни не меня, а других, воистину повинных. Дойди доводы до нужных ушей, наказание постигло бы флорентийского архитектора, но к приходскому священнику никто не пожелал прислушаться.

Он попробовал взглянуть на себя со стороны и презрительно расхохотался: жалкий ночной сторож, которому велено следить за мешками с песком и бесславно умереть, если озверевшим маврам вдруг да придет в голову брать плотину штурмом. Глупый и бессмысленный конец – он ведь никогда не держал в руках оружия, он ведь воин Божий, а не простой солдат. Господи, какая унизительная несправедливость!

Падре, бросив осла, сошел с нахоженной тропы и двинулся напрямик через заросли кустарника и плюща. Злые духи, которых так хорошо умела отгонять святая Екатерина, вились вокруг, пытаясь пробраться в самую душу. Он направился было в глубь леса, но передумал: зачем и от кого прятать в сумрачной чаще собственную смерть? Тяжело дыша, поднялся почти до самой вершины, остановился у скособоченной оливы. Подходящее место. Священник, лишенный власти, перестает быть орудием Господним. Анна потеряна навсегда. Не он первый, не он последний: тот монах, который воспылал страстью к Екатерине Сиенской, поступил так же, поняв, что любовь безысходна. И вот он я.

Падре огляделся. Не здесь ли Екатерина изгоняла из людей бесов?

Конечно, здесь! Она и сейчас стоит неподалеку, вся окутанная сиянием, ангел-хранитель долины, монахиня, уговорившая Папу Григория вернуться в Рим. Завороженного видением священника охватил ужас: выходит, Екатерина давно следила за ним и видела все его поступки, все гнусные дела, видела, как он шел к ней, продираясь сквозь колючие заросли.

О, всесильный Господь, оставивший нас, как долга и трудна дорога к святости! Падре горько заплакал. В отблесках вечернего света ему явился ангел, держащий в руках склянку, полную пурпурных чернил. Екатерина, пребывая тут, – об этом всем известно, – пользовалась при письме именно ими и теперь протягивает ему сосуд, как бы говоря: пурпур правит миром, пурпур дарует жизнь и смерть.

Он достал веревку, привязал к толстой ветке, встал на трухлявый пень у ствола и накинул петлю.

«А кто соблазнит одного из малых сих, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили бы его во глубине морской».[33]

Это слова Иисуса. Истинно сказано. Долог путь к Господу, непостижим и в то же время ясен.

«Блажен, кому отпущены беззакония, и чьи грехи покрыты».[34]

«Мельничный жернов на моей шее уже слишком тяжел», – подумал священник, и рывком проверил, прочна ли веревка. Бросил последний взгляд в сторону поместья Лоренцо – там огненным жаром опалила его любовь, приведшая к смертному греху самоубийства, – и вновь увидел фигурку на далекой белеющей тропе, спешащую по направлению к замку. Может быть, Анна идет не на любовное свидание, а к могиле дочери?

Но ведь ей, отлученной от святых таинств, это запрещено!

Как же она не понимает, красильщица, что только падре может облегчить ей отпущение грехов, принять исповедь (в отдельной, конечно, и запертой комнате), вернуть в лоно Церкви? Покаяние, исповедь и искупление – таков единственный триединый путь. А она не хочет. И дочь ее не хотела. А ведь были его прихожанками много лет.

Фигура остановилась возле часовни.

– Дьявол! – процедил священник сквозь зубы.

Она перешла все границы, как тать в ноши пробралась к запретному для нее Божьему алтарю, опять нарушила правила, думая, что некто не видит.

Он видит! Он помешает ей! Нынче же ночью, дрожа от страха, она сама будет просить его о любви, как о высшей милости!