Падре сорвал с шеи петлю и отшвырнул пень ногой. Он сейчас же разбудит всех шестерых солдат, храпящих в неведении у плотины. Это его войско, и он возглавит его, отправляясь в свой крестовый поход.

Священник поймал осла, вскочил на него и принялся безжалостно нахлестывать, заставляя быстрее трусить вниз по крутому склону.

* * *

– Убит копьем, – неверным голосом сказал священник Анне, держа перед собой обеими руками крест, словно защищаясь от ее гнева. Солдаты, принесшие в усадьбу тело Андрополуса, жались чуть поодаль.

– За что? – прошептала Анна.

– Он хотел, видимо, осквернить могилу твоей дочери, – ответил падре, опустив крест, – для того и ворвался в часовню. Увидев нас, он выхватил из-за пазухи нож.

Анна взяла гребень, лежащий на груди Андрополуса.

– Это вы называете ножом?

– Нет, не это. Однако нож тоже был. Пастух собирался осквернить надгробие, при чем же тут какая-то расческа? Ясное дело, он взял оружие для защиты – на случай, если будет застигнут на месте преступления.

– Это мой гребень, Андрополус хотел отнести его Лукреции, больше ничего у него в руках не было, – произнесла Анна леденящим тоном.

– Все равно рабу нечего делать возле христианского захоронения.

– Он не раб. Он вольноотпущенник. Один из членов семьи.

Священник по-настоящему испугался.

– Я тут вообще ни при чем. Я человек, как видите, безоружный. Пастуха убили солдаты, – стал оправдываться он. – Увидели с плотины, что в часовню кто-то входит, и мы вместе поспешили к замку.

– Ты добился-таки своего, – горько сказал Лиам, плача над трупом Андрополуса.

Солдаты священника завели в сторонке разговор с гвардейцами, приставленными к Анне. Они шептались, но Анна смогла расслышать слова одного из них:

– Прибежал как ошпаренный: в часовню, говорит, кто-то вломился. По коням! Он думал, правда, что это синьорина, которой туда нельзя, но пока разбирались в темноте, было уже поздно.

Анна похолодела. Священник куда-то исчез, словно растворился во тьме.

Она тяжело опустилась на каменную скамью. Похолодало, ночь входила в свои права. Спиной Анна ощутила знакомый пристально-царапающий взгляд: смотрели из-за ствола старой оливы. Падре прячется там. Он хочет ее смерти.

Она продолжала сидеть не шевелясь, не вздрагивая, не оборачиваясь. Она не хотела плакать, слезы сами собой катились из глаз. Анна посмотрела на солдат – тех, что убили Андрополуса. Сами еще мальчишки, на год-два старше его, подростки, нанятые в Швейцарии. В этой нищей стране проще простого найти молодых людей, которые, истомясь от бедности, готовы за гроши служить кому угодно, проливать кровь – свою и чужую. А форма у них красивая. Андрополус бы с ума сошел от счастья, предложи ему кто надеть такую шляпу с пышными перьями. А вот убивать бы он не стал.

Она вытерла слезы. В висках яростно пульсировала кровь, горло пересохло. Анна попросила Лиама принести воды.

Никто, кроме нее и старого монаха, и думать не хочет о смерти Андрополуса. Солдаты громко обсуждали грядущий поход против турок: Папа Римский-де не смог склонить на свою сторону европейских владык, помочь войсками согласились лишь Филипп Бургундский да какой-то содержатель веселого дома из Северной Италии. Представляете, он говорит, что готов поставить тысячу человек. Вот это будут воины так воины!

Анна ушла спать, и ей приснился Пий Второй.

– Слышишь, – спросил он, – как громко машут крыльями стервятники? Крестовый поход завершился.

Шум крыльев раздавался с востока.

– Я проиграл битву, – признался Папа Римский.

По Виа-Сакра к Капитолийскому холму приближался султан Махмуд: на голове – лавровый венок, а лоб выкрашен пурпуром.

Он празднует свой триумф.

– Я – Великий Понтифик, мост между небом и землей, – возгласил султан и обратил взор в сторону Мекки.

Она проснулась от потрескивания горящих олив. Ясно, что они вспыхнули не сами собой. Ей говорят: тебя ожидает пламя костра.

Анна сказала приставленным к ней солдатам, что должна отправиться к холмам Тольфы: эта поездка входит в обряд покаяния, возложенного на нее Папой Римским. Падре, отославший свой небольшой отряд обратно на плотину, а сам оставшийся в усадьбе, изобразил раздраженное недоумение:

– Мне об этом ничего не известно.

– Сторож при запруде и не может знать о таких вещах, – съязвила Анна.

– В душе я по-прежнему остаюсь священником здешнего прихода.

– Но не на деле, – оборвала она.

– Не кощунствуй. Повторяй за мной: «Признаю грех свой и не скрываю вины своей перед Господом. Да отпустятся мне мои прегрешения».

– Ни слова я не стану повторять. Сам читай покаянную молитву, подстрекатель к убийству и его соучастник. Иди сторожить плотину, как велел Папа. А мне сторож не нужен.

Он хочет задержать меня в усадьбе, подумала Анна. Для чего? Что ему до моих передвижений?

– Вы находитесь под домашним арестом, – перешел на официально-вежливый тон падре, – и не можете покинуть усадьбу без дозволения синьора Лоренцо. В противном случае Его Святейшество разгневается.

– Не понимаю, каким образом моя поездка к холмам Тольфы может прогневить Ватикан. Тем более что я отправлюсь не одна, а под присмотром приставленных ко мне солдат.

– Раздача милостыни, воздержание и молитва – вот принятый ритуал искупления. У вас нет никаких оснований нарушать его.

– Я сама вольна избрать искупительный путь, – таково было желание Папы Римского, о котором вам, видимо, забыли доложить.

Священник решил прекратить спор. Он поедет за ней, а там посмотрим: может статься, совместное путешествие их сблизит – и еще неизвестно, до какой степени. Все к лучшему.

Небольшая кавалькада – Анна в белом покаянном плаще, Лиам и солдаты – двигалась по долине. Моросил мелкий дождик. Сзади ехал падре. Он отставал все больше и больше, хоть и погонял своего осла, как только мог, понукая его то палкой, то кулаком – темным от загара, загрубевшим от пребывания на открытом воздухе. Руки сторожа, а не священнослужителя высовывались из-под обтрепанных рукавов. Вот что сделала с ним плотина. Это не его руки, благословлявшие еще недавно коленопреклоненных женщин, смиренного моливших о прощении. «Нищий в рубище, – подумал падре о себе. – А каков новый пастырь прихода? Потребовал отдать новую сутану, подаренную Его Святейшеством в день освящения церкви, крохобор!»

Они подъехали к холмам Тольфы. Солдаты расположились внизу, у реки, бегущей к морю, а Анна поднялась по склону вверх. Падре, добравшийся чуть позже, последовал за ней. Его охватил какой-то необъяснимый восторг. Он чувствовал себя пилигримом, восходящим из глубины греха к светлой тверди Господних небес, к ангельской обители. Там ждет его Анна, чтобы, преклонив колени, вместе с ним вознести покаянные молитвы. Он и она, вдвоем, наедине. Да, да, пора настала, он покается тоже, признается в своем смертном грехе, и будь что будет. Пусть суд вершит она, наполнившая его сердце любовью, пусть сбросит несчастного в пылающую пасть геенны огненной! Она не знает, какой путь ему пришлось пройти. Сын бедного крестьянина, жалкий оборванец, он недоедал и недопивал, чтобы попасть в круг приличных людей, у него не было должных манер, воспитания, лоска, ключа к чинам и званиям. И все-таки он кое-чего достиг: женщины поверяли ему свои тайны, смиренно спеша преклонить колени.