Уверен, мама хотела как лучше, ей ведь тоже неприятно видеть, что я в депрессию скатываюсь, даже если это отрицаю.

И с Кареном, другом рыжули, мы тоже обсуждали ситуацию. Я даже не знаю, для чего, потому что жаловаться на жизнь не люблю, а чьи-либо советы в этом деле мне все равно не помогают, даже если пробую их воплотить в реальность. Скоро уже в городе елки станут наряжать, начнется предновогодняя лихорадка, надо будет думать о подарках. А знакомились, когда еще в футболке можно было днем по улице ходить.

Я очень рад, что Мила со мной, но жить в постоянном страхе перед ее отцом тоже не могу и не хочу. Нет ни единой мысли о том, чтобы расстаться и все прекратить, но смотреть на Коваля, у которого с Заболоцкой все совершенно спокойнее и проще, я тоже не могу. Это даже не зависть, это, скорее, острое чувство мировой несправедливости.

— Сам иди к психологу, — шепотом посылаю Ковалевского.

— Тим, мне просто смотреть на тебя больно, ты постоянно хмурый и тревожный. Возьми себя в руки, Левин не так уж и страшен.

— Легко говорить, когда отец твоей девушки — не твой тренер.

— Шумский. Посмотри на меня, — он реально вынуждает повернуться и сфокусироваться. — У вас все будет хорошо, просто нельзя опускать руки. Я же видел, как Мила смотрит на тебя и как смотришь на нее ты. Да ты и сам это знаешь, не мне тебя учить. Когда во взгляде столько любви, просто не может быть плохо.

— А я даже не говорил, что люблю ее.

— Ну вот попробуй, может, это и есть те самые волшебные слова, которых вам не хватает. Я серьезно.

Его последняя фраза тонет в шуме звонка, а уже через десять секунд в аудитории появляется препод. Я пытаюсь загрузить голову учебой, но настырные мысли даже и не думают сбегать. Фак, но Коваль, наверное, прав. Я слишком долго тяну с самым главным.

Ночь, улица, фонарь, но не аптека, а Рябиновая улица, ставшая у меня регулярным пунктом посещения. Я, выключив байк, стою у ворот дома Левиных и пытаюсь дозвониться до Милы. Надеюсь, ее там не заперли в темной комнате, ведь всегда есть вероятность, что ее отец пойдет на крайние меры. Но вот она все-таки берет трубку. Выходит, связь со мной пока держится.

— Выйдешь? — прошу ее сразу без приветствия. Здоровались уже. Мы ведь постоянно переписываемся в свободное время, это самый доступный способ общения. Жаль, что свободного времени, увы, крайне мало.

— Тим, уже поздно, а отец еще не спит.

— Ну так и скажи ему правду.

— О том, что я на ночь глядя иду к тебе?

— Да. А сколько можно скрывать? И дальше будем по форточкам прыгать?

— Тим, что случилось? — мне кажется, она искренне не понимает, почему я заявился так поздно и требую все рассказать ее отцу. Наверное, Коваль со своим промыванием мозгов на меня так подействовал, а может, просто звезды сошлись, но я устал быть тайным парнем. Правда. Более того, я уверен, что Даниил Алексеевич все понимает, он ведь умный мужик. Неужели решил, что он запретил Миле, а она послушалась? Он же не первый день ее воспитывает.

— Случилось то, что я больше не могу по-старому, Мил. Не хочу прятаться от него, смотреть, как ты постоянно выкручиваешься, прикрываясь то дедушкой, то Кареном, то Риной. Понимаешь, Мил, я не твой дедушка, не Рина и не Карен. Для меня это все серьезно, я больше не могу и не хочу быть официально никем. Я не хочу прятаться, правда, мне не двенадцать лет.

— Шумский, а почему вот так резко? Просто приехал, начал уговаривать, начал свои какие-то условия диктовать, — ощущаю даже через телефон, как она негодует. Знаю, она быстро закипает, но сейчас считаю, что я абсолютно прав. Хочет — пусть кипит, потом остынет и подумает.

— А сколько еще тянуть? До твоего дня рождения? Нового года? Восьмого марта? Пока восемнадцать не исполнится? Или ты серьезно уже так рассуждаешь, что нас устроит обоих просто ждать?

— Хорошо, я выйду. Но если я выйду со скандалом или меня не выпустят вообще, знай, что все пошло не по тому месту, — говорит, явно поджав губы. Мне хоть и не видно, но ощущается прекрасно. За два с половиной месяца, проведенных рядом с Милой Левиной, я достаточно изучил ее мимику, жесты и интонации. Знаю их прекрасно.

— Жду, — бросаю коротко и отключаясь, пока она не передумала. Нет, не то чтобы она чего-то боится, но рисковать не хочет.

Наблюдаю за домом, вглядываясь в зашторенные окна с улицы. Уверен, где-то там смотрят на меня близнецы Левины. Они тоже, кстати, называют меня «депрессником», слово даже целое придумали специально. Им-то откуда знать, не понимаю, в депрессии я или нет. Тоже мне специалисты.

Хотя, боюсь, они правы. Ворчливым стал, как старый дед какой-то в свои девятнадцать.

— Привет, Романович, — «снеговик» по имени Мила встречает меня у калитки. На рыжуле белая куртка-дутик, которая реально вызывает у меня ассоциацию со снеговиком.

— Я так понимаю, отец тебя не съел не выходе?

Целует меня, но холодно и как-то не очень приветливо.

— Братья отвлекли, в свое время ты прикормил правильных и верных агентов себе в помощь. Кроме них никто не знает, что я тут.

— Мила, давай пойдем и все расскажем твоему отцу? Вот прямо сейчас. А какая разница, сегодня или завтра? Не думаю, что к этому можно подготовиться. Слова не выучишь наизусть, это не доклад в школе или универе. Зачем бесполезно тянуть?

— Кто-то на тебя подействовал, — смотрит на меня, будто увидела на моем лице что-то подозрительное. — Отец? Мама? Андрей?

— Бинго с последней версии. Да, мы разговаривали с Ковалем, и я понял, как удачно все выглядит со стороны. Не хочу так больше.

Даже в темноте вижу, как раздуваются ее ноздри от злости. Если