Я молилась богу, чтобы отцом ребенка оказался кто-то из трех иных, кроме Дирка, кандидатов: ее законный муж или кто-то из тех двух мужчин, с которыми она состояла в полиаморных отношениях. Но отцом оказался Дирк.

Инджеборг не пожелала даже давать своему сыну имя, и его дала я. Саша. Этим именем когда-то Селестия советовала назвать саму Инджеборг.

Внешне Саша был как маленький Люк, и это пугало. Разве что волосы у него были более послушные.

Я очень боялась, что Саша может перенять от своего отца психическую болезнь Марголисов. Но, кажется, бог смиловался над ним, и он рос здоровым, относительно спокойным мальчиком. Огорчало только одно – аутистический спектр. Избавиться от него было невозможно, и мы потратили сотни тысяч, чтобы научить Сашу взаимодействию с другими людьми.

Как и я когда-то не сумела подарить своей дочери любовь, так и она не смогла и не захотела давать ее сыну. На пальцах одной руки я могу сосчитать те моменты, когда она была к нему добра и нежна. Чаще всего она кричала на него, обзывала и проклинала за то, что он – сын своего отца. Но самым ужасным было то, что Саша все понимал. Я видела это в его глазах.

Благо Дирк практически не участвовал в воспитании сына и предпочитал держать в тайне их родство.

Когда Саше было четыре года, я застала его за книгой по математике для учащихся старших школ. При мне он без труда решил первые попавшиеся ему на глаза примеры. Я была готова расплакаться. Уж не знаю, в кого из нас с Люком он пошел, но он был прирожденным гением с большим будущим.

Инджеборг это нисколько не впечатлило. А вот Дирк был в восторге. После этого он рассматривал Сашу не столько как сына, сколько как ценный экземпляр. Я быстро поняла, какой план созрел в его голове, но понимала, что не смогу ему помешать. Их воссоединение в будущем было неизбежно, и мне оставалось лишь надеяться, что Саша вырастет хорошим человеком, чтобы не воплощать их чудовищные планы в жизнь. На мое счастье, в воспитании Саши огромное влияние имела его няня. Она же родственница, которую Марголисы позже предпочли стереть из жизни Саши, ибо он любил ее больше всех и слушался только ее. Дальше я буду указывать ее как W.

Инджеборг стала использовать его в обрядах очищения ордена, которому мы, Клюдеры, когда-то продали душу. Один из таких обрядов закончился для Саши травмой, приведшей к его слабоумию. Как же горько плакала W и винила во всем почему-то себя одну. Инджеборг плакала тоже, потому что боялась гнева Дирка. Она божилась ему, что все исправит, но этого так и не произошло.

Затем случился взрыв в бункере. Надо же было именно туда взять с собой Сашу! Кажется, у облучения ЗНР тот же эффект, что и у молнии – оно может как убить, так и даровать способности. В данном случае – вернуть утраченное.

Он забыл о многих вещах из прошлого: как плохих, так и хороших. Забыл даже W. Стал очень отстраненным. Не знаю, как сложится его жизнь дальше. Я чувствую, что его ждет большое будущее, но не думаю, что смогу стать ему опорой. Мой мозг разъедает Альцгеймер. Я пишу эти строчки, пока нахожусь в ясном уме, но когда позже буду их перечитывать, возможно, даже не пойму, о чем писала.

И для кого же я все это пишу… Для себя, чтобы не забывать о своем прошлом, когда нужно, возвращаясь к его истокам. И для Саши. Он сможет найти связь между обычными кольцами и пустым блокнотом.

Я чувствую вину за то, что случилось с ним из-за моего недостойного воспитания Инджеборг. Чувствую вину и перед ней, ведь она так и осталась ребенком, ищущим любви. Надеюсь, Саша не будет нуждаться в этом так же сильно, как она, ведь именно эта жажда погубила ее. В то же время благодаря этой жажде на свет появился Саша – третья и последняя радость в моей жизни после брака с Люком и рождения дочери.

Я хочу верить, что бог простит мне мою связь с сатанинским орденом и позволит вновь встретиться с Люком. Но сможет ли он простить мне смерти детей, чьи души стали основой сердца ЗНР? Я буду молиться об этом.

Даже не верится, что истоки этой масштабной идеи берут начало из самого моего детства. С какой-то незаметной мелочи и любопытства. А привело все это к трагедии.

Саша, если ты читаешь это, молю, всегда помни, что я хотела как лучше. Мне нет прощения за зло, что я сотворила. Отчасти я виновата в том, что случилось с Селестией, ведь, погрузившись в свои заботы, перестала замечать, в кого она превращается. Она убила миллиарды мужчин, потому что видела в них зло. Я могла переубедить ее, но не стала. Доля вины за их смерти лежит и на мне.

Помню, как мы встретилась после того, как я сообщила о ней в полицию и ее посадили в тюрьму. Тогда я уже потеряла и отца, и Люка. Я ненавидела ее всей душой, но еще сильнее – себя за слепоту и безучастность. Она же не чувствовала себя виноватой. Даже не так: она была счастлива.

Моя мать не раз признавалась в том, что желает ей смерти за отца и Люка. Когда она узнала о том, что Селестию почему-то отпустили, – а факт ее освобождения хранили в строжайшей тайне, – она была вне себя от злости. Я никогда не видела маму такой.

Я не знала, где живет Селестия. Лишь слышала, что она вышла замуж и родила двух девочек. Думаю, даровав ей наконец счастье с мужчиной, бог тем самым ее наказал: ткнул носом в ее же ошибку, и она в полной мере осознала все, ведь среди тех, кого она убила, могли быть такие же люди, как ее добрый муж. Там были подростки и дети. Жить, сожалея об убийстве миллиардов ни в чем не повинных людей, – хуже смерти.

Однажды ночью я не застала маму дома. Она вернулась к часу ночи, вся взволнованная, в слезах, в забрызганном кровью черном пальто. Я сразу поняла, что она совершила. Знала… и все равно хотела услышать это от нее, потому что не желала верить. Я заплакала прежде, чем она начала говорить.

Тем вечером Селестия проводила мужа на ночную смену на местной фабрике, уложила дочерей в кроватку и села за работу. Звонок в дверь ее напугал: она никого не ждала. Решив, что это вернулся муж, что-то забыв взять