– Не может быть! У меня отличная память.

– Увы, об этом забывают все мужчины. Помнится, на некоем острове нас грубо прервали, и ты остался неблагодарен… за снадобье!

Одеяло полетело в сторону, я уставился сквозь ночную рубашку, такую полупрозрачную, что словно нет вовсе.

– Что-то подсказывает, – невозмутимо проговорил я, – здесь могут прервать гораздо грубее!

– Понадеемся на лучшее!

Веки Рилайны сомкнуты, губы тянутся к поцелую, а на щеках и вниз по шее разгорается жгучий румянец…

За окном слабое зарево рассвета, первых лучей ещё ждать и ждать, но черноту неба меняет синева, а звёзды поблекли.

– Помоги одеться, – мягко, почти робко попросила Рилайна.

Выскользнула из постели, потянулась всем телом, оттопырив известное место. Я закатил глаза к потолку, чувствую, как кровь возвращается к голове, минуя сердце. Вернулась и способность здраво мыслить.

Я прилип по ту сторону окна, когти на кончиках пальцев впиваются в щели кладки. Рилайна стреляет глазами в распахнутые створки, и Первый правитель, нелёгкая принесла так не вовремя, вот-вот заметит. Чёрный как ночь ворон, противно скрежеща когтями по меди крыши, съезжает на заднице от шпиля до края. От мерзкого звука корёжит, по коже мурашки размером с мышь, нестерпимо хочется заткнуть уши. Три взмаха крыльями и ворон наверху, глядит бусинкой глаза, клюв раскрыт в насмешке.

Голоса в спальне затихли, хлопнула дверь. Я ввалился обратно, крадусь на цыпочках следом. Подмигнул служанке, та глядит весело и с хитрецой, я двинулся вслед голосам вниз по лестнице. На полпути Рилайна с правителем свернули в боковой коридор, я заспешил вниз, прикидывая, как протиснуться мимо засони-стража.

Дверь распахнута настежь, в сторонке капитан кулаками отчитывает незадачливого служаку. Первые подводы, что спешат с утра доставить самое свежее, уже разгрузили. Телеги стоят в очередь на выезд, извозчики орут приглушённо – одна из подвод застряла прямо в воротах, колесо с обломком оси отвалено вбок.

– А ну, плешивые! Живо на руках выносите! Нечего толпиться тут! – прокричал капитан, позабыв про разнос. Извозчики кинулись подымать. Я пристроился сбоку к телеге, очи долу. Миновали ворота, я тихо, бочком в сторону, никто и не заметил.

На небе розовеет, далёкие облака у горизонта подсвечены красным, что предвещает хороший и ясный день. На дальнем конце города из-за крыш выглянул край солнца, и склоны гор на западе сразу засияли лиловым.

Я припустил через площадь, что кольцом вокруг дворцового комплекса, прямиком на широкую улицу. Впереди перекрёсток, мне направо к городским воротам, но тянет налево, что неудивительно после встречи с Рилайной. Но мысли о Раифе, в груди сладко замерло, а воображение рисует такие сцены!

Я на полпути к кварталу мелкиндов, и вокруг суета. Добротные повозки прыгают подбитыми медью ободами, стучат по брусчатке, за бортиками среди тюков дети, вертят головами словно птенцы в гнезде, лица тревожны. Взрослые мелкинды пешком, берегут лошадей. Я ловлю удивлённые и изредка злобные взгляды.

Квартал сородичей позади, я ступил на Горелую площадь, народ подтягивается спозаранку боковыми переулками. Старательно гоню воспоминания о вчерашнем, о веере тел вокруг пустой ямы. Яма засыпана свежей землёй, а люди, люди прут как ни в чём не бывало.

Из пока редкой толпы выскочил мелкий, с гоблина, тип, одёжка на худых плечах как на вешалке, поперёк живота лоток со снедью.

– Орешков купи! Может, сушёных близзаров? – привязался лоточник. Оглянулся по сторонам, понизил голос до шёпота: – Есть кое-что иное, с былых времён. Интересуемся?

Я усмехнулся, жестом отсылая прочь.

Торговец нашёл кого облапошить. Покупатель на вид из деревни, разве что не в лаптях, стоит раскрыв рот. На левой ладони горсть калёных лесных орехов, в правой прут с кусками жареного мяса неизвестного зверя, на шее связка бубликов в сладкой посыпке. Подле вертится мелюзга, вокруг отца да дородной супруги. Семейство на выгуле, как не посмотреть на лучшее в мире зрелище – казнь?

Крестьянин отшатнулся, выставил ладони. Лоточник разочарованно скользнул мимо, тощей рукой ловко срезал кошель с простака. Следом, поодаль, протискиваются двое, одеты ремесленниками, но я почуял: за пазухой настоящие обереги. Ищейки! То ли пройдоху ловят, то ли жулик свой, прикормленный, и ловят простофиль на живца.

Не самый радостный город в мире, Джетсет мог и получше местечко для смерти найти.

Вот и он, на простой телеге, запряжённой волами, как былинный король. Переодели в чистую рубаху, в остальном такой же: светлые волосы немного спутаны, профиль хищный, а тонкие черты застыли надменной маской.

От не близких ворот шум. Где-то там соплеменники, не знаю, как минуют стражу, и знать не хочу – эти где хочешь пролезут!

Джетсета оставили в телеге, дюжина децимариев в парадных одёжках, если можно назвать особо чёрные рясы нарядными, окружили принца. На лобном месте разгорается спор: всё готово к сожжению, но по обрывкам речей уловил, хотят рубить голову. Только незадача, эшафота нет! Джетсет повеселел. Один из подручных палача, раздвигая толпу широченными плечами, бросился с поручением. Не прошло и четверти часа, едет телега, на ней здоровая колода для рубки мяса. Подручный сияет, гордый смекалкой.

На лице Джетсета облегчение сменилось тревогой. Даже не тревогой, а мучнисто-белым страхом! Народ вдруг заволновался, качнулся в сторону, но мигом успокоился, вокруг свист и хохот. С проулка выезжает телега с походной виселицей, впереди ступает с важным видом децимарий, что-то кричит про Третьего и приказ повесить, а не рубить.

Телегу с виселицей очень настойчиво проталкивают в центр площади. Децимарий от Третьего из Шести уже схлестнулся с другими двумя в жарком споре. Джетсет застыл в напряжении, ему предпочтителен какой-то один вид казни. Я глянул на широкий топор, брошен небрежно поверх колоды. Нет, топор заставляет принца бледнеть, как призрака увидел! Костёр я откинул сразу, костёр всем надоел. Остаётся верёвка.

Я выхватил взглядом тех двух унылых ищеек. Отираются неподалёку, что попадёт на глаза, услышано ушами – запомнят вернее писчего пергамента. Обереги за пазухой одинаковые. Я начал осторожно свивать канал для магии, как делал десятки раз, добывая силу гробниц и древних артефактов, как проделал на арене с шаманами.

Палач решил подразнить зрителей, попугать смертника. Могучие руки в курчавых барашках чёрного волоса играючи вскинули топор. Я приготовился. Децимарий из фракции усекновения головы показал толпе чистый пергамент – цел и невредим – уложил поверх колоды. Из толпы метнули несколько яблок, палач ловко поймал одно, другие отбил одним сложным слитным движением топора. Толпа взревела от восторга. Яблоко легло в центр, поверх пергамента. Сейчас прямая и длинная кромка топора, острая как бритва, развалит яблоко на две половины, но пергамент должен остаться без единого пореза.