А вот китайская ширма стояла на месте, и, хотя опасная зона осталась позади, это совпадение с рассказом друга снова вызвало тревогу. Но и она тут же угнездилась где-то в районе солнечного сплетения, побежденная праздничной и одновременно деловой атмосферой новой обители.

Первое, что я услышал от пары, на которую чуть не наткнулся:

— Понимаешь, биатлон не знает сослагательного наклонения, — сказал парень с легким наброском усиков над губой, которые он, видимо, ни разу, лелея запаздывающую мужественность, не брил. — Выстрелила на пять часов? Отмене не подлежит.

Они на моих глазах выходили из краткосрочного обморока поцелуя.

— Ты жесток, как Спартак, — тихо ответила девушка и виновато улыбнулась.

За их спинам висели зачехленные ружья. Юные спортсмены синхронно подправили их вскидыванием плеч и стремительно, чтобы нагнать штрафную паузу, направились к лифтам.

От всех исходило впечатление ритмично отлаженной суеты, так что даже островки покоя не противоречили ей. Представьте цирк, который освободили от зрительских ярусов, и свод накрывает арену целиком. Из циркового интерьера только парящая на высоте седьмого этажа терраса, и на ней оркестр с ночной осторожностью упражняется в классическом репертуаре. Внизу молодые люди при этом спешат по своим делам с ушами, заткнутыми наушниками от плееров.

Галогенное освещение повсюду, о нем забываешь в ту же секунду, как о светящемся куполе неба. Ветерок гуляет, соблазняя слабым запахом травы, хотя под ногами начищенный, как река, паркет. Понятия улицы и дома здесь, видимо, отсутствовали.

Вся арена была перегорожена подвижными стенами, которые каждую минуту создавали новые конференц-залы, лаборатории, клубные комнаты и кабинеты. Мелькали таблички: «Климатология и тонус-экспресс», «Сестринская», «Бравада-спринт», «Стимуляция конфликтов», на которой в слове стимуляция «т» было перечеркнуто типографским штрихом. И еще тут и там встречались листки, написанные от руки: «Запись на самопрезентацию по четвергам». А также: «Субботние рейтинги будут только в понедельник».

На всех стенах висели голографические картинки, в которых уютно жили улыбающиеся люди. Это было похоже на оригинальный колумбарий, галерею ветеранов спорта, науки и искусства, а еще почему-то на нижние окна улицы Красных фонарей в Амстердаме.

Постояльцы форума словно бы не ходили, а летели и ехали, как будто в каблуке у каждого был если и не моторчик, то колесо от ролика. Все были веселы и одновременно сосредоточены на делах, которые не требовали отлагательств. При этом на арене работало не меньше ста телевизоров. Старушка, присевшая на пляжном стульчике перед экраном с советским детективом, схватила меня за край куртки:

— Вы уже смотрели этот фильм? Он хорошо закончится? Мне вредно волноваться.

— Все советские детективы, в отличие от американских, мадам, заканчиваются смертью героя. Советую переключить программу.

— Ах! — воскликнула старушка, схватила стул и тут же куда-то улетела.

— В-в-в-вот ты где? — услышал я над самым ухом. Передо мной стоял Мишка Корольков, которого я меньше всего ожидал здесь встретить. Я почувствовал радость, смешанную с досадой. Конечно, знакомое лицо, в этой компании и прочее… Но всеобщий императив цели захватил уже и меня, я тут же подумал о справке и об Антипове. Не на экскурсии же я здесь, черт возьми! На вежливое выслушивание заикания Королькова у меня не было времени. Все же спросил:

— Как тебя сюда занесло?

— Я администратор, — сказал Корольков с видимой укоризной. — Это вам — свет прожекторов и аплодисменты. А птицу кормят крылья: здесь — там, здесь — там. Я тебя обыскался, между прочим. Спасибо Тараблину, подсказал. У тебя послезавтра, нет — завтра концерт. Фисгармонию обещали подвезти.

— Здесь? — спросил я.

— Ну-ну, к-к…

Исполнение мечты всегда запаздывает и всегда попадает нам в спину, будто отложенный выстрел. Радость от известия Корольковая скорее узнал, чем почувствовал. Правда, это был примерно десятый концерт, который должен был состояться завтра или послезавтра. В общем, счастье, в который раз поманило и в который раз прошло. Как всегда у меня.

Тем не менее, фантазия, уже осознав свою несостоятельность, продолжала работать. На холостом ходу. В сольном концерте было что-то от моего детского, торжественного представления о смерти. Праздничный финал, заключительный аккорд, уплывающий к благодарным слушателям. Может быть, все это устроил специально для меня Тараблин? Иначе, как объяснить, что он, сам схоронив меня в этом логове, дал наводку Королькову?

В этот момент каким-то боковым зрением я заметил, что одна из голографических картин на стене погасла. Она не просто погасла — исчез даже след от ее пребывания, оставив по себе гладкое пространство стены, в котором не было и намека на свежую, торопливую побелку. Работал гений.

В детстве из случайной передачи радио я почерпнул для себя формулу гениальности. Вот как, например, говорил приятный женский голос, скажет талантливый греческий автор о том, что человек быстро спустился в долину или в ущелье? «И тут же вниз!» А как сказал об этом гениальный Гомер? «Уж был внизу!» Чувствуете разницу?

Я, не имеющий представления ни о Гомере, ни о гениальности, почувствовал и запомнил навсегда.

Но поразительное сейчас было даже не в этом гениальном фокусе. Я успел разглядеть на исчезнувшей картинке лицо Антипова. Едва появившись, он снова уходил от меня. Это подстегнуло уже поселившуюся во мне мысль, что я участвую в гонке.

Девушка в костюме, примерно, стюардессы, поливавшая рядом с нами клумбу, мельком взглянув на исчезнувший портрет, потом на меня, сдула слетающую на глаза прядь волос и сказала в нагрудный микрофончик:

— Есть. — И через паузу: — Оранжевый.

Мне тут же, некстати, вспомнилась цветовая кодировка Купера, по которой «оранжевый» обозначал, кажется, цвет приближающейся опасности.

Если ко мне действительно приставили наружку, то нет никаких оснований полагать, что сюда им путь закрыт. Напротив: лучшую площадку для проведения операции придумать трудно. Лови не хочу. Но не мог же Тараблин собственными руками вложить меня в пасть зверя?

Так или иначе, но такая возможность, да еще блеф Королькова о концерте усилил мое волнение, то есть добавил в него тревоги и неясного предчувствия. Я понимал, что надо спешить. Пока те соображают и выдерживают формальности…

Для начала необходимо было проверить все же версию Фафика Майорова. Действительно ли в этом оазисе любая справка, как палый лист, ложится в первую протянутую руку?

Но Корольков сбил мой вопрос, внезапно перестав заикаться:

— А где Угольник?

— Какой, к черту, Угольник?

— Я всегда знал, что Тараблин — рас… дяй. Возьми! — он вынул из брюк идеально белый носовой платок и, свернув его треугольником, сунул в мой боковой карман.