неуверенном, лунатическом шаге словно таился вопрос: а, собственно, стоит ли он, этот шаг, таких неимоверных усилий? Эти ходячие вопросительные знаки – хоть на фигуру глянь, хоть на объем (толщины у них, можно сказать, совсем не было), по-другому я описать их не могу – назывались в лагере «мусульманами», как я скоро узнал»[443].

Внешне «мусульманин» был человеком, дошедшим до крайней степени истощения, вес которого был от 25 до 40 килограммов при любом росте, внешне похожим на скелет и передвигавшимся с трудом. У него были стерты половые и возрастные границы, и внутренне он находился в состоянии почти полного замирания психики. «Нормальная заинтересованность в окружающем исчезала в нем все больше и больше, так что в конце концов гасла в нем заинтересованность и в собственной судьбе. В таком состоянии мусульманин незаметно умирал – он попросту засыпал и уже не просыпался»[444]. «Мусульмане» как явление существовали во всех нацистских концентрационных лагерях. Термин «мусульманин», имевший наиболее широкое хождение в Освенциме, использовался непосредственно заключенными (существовали и синонимы этого термина, такие как «Läuser» (нем. «вши»), «Bettler» (нем. «нищие»), «Schmucki» (примерно переводится с немецкого как «безделушки») и т. д.), эсэсовцы же называли «мусульман» «Durch Kamin» (нем. «через трубу») или «Lunatik» (нем. «лунатик»). «Мусульманами» гораздо чаще становились мужчины, нежели женщины.

Нет единства во мнениях, откуда взялся термин «мусульманин». В задачу данной работы не входит подробное рассмотрение его этимологии, поэтому следует указать лишь на то, что, согласно одной из версий, немецкое слово «мuselmänn» применительно к указанной категории заключенных представляет собой искажение слова «мuschelmann» / «мusselman», то есть «скрюченный человек» (женщин обозначали термином «Muselweib» (Weib – нем. уничижительно «баба»). Другая версия связывает происхождение термина с образом настоящих молящихся мусульман. «Они («мусульмане». – Б.Я.) стали безразличны ко всему, что происходило вокруг них. Они поставили самих себя вне каких-либо отношений с внешним миром. Если они еще могли передвигаться, они делали это медленно, не сгибая коленей. Они тряслись от холода… Глядя на них со стороны, создавалось впечатление, будто это молящиеся арабы»[445]. Данную точку зрения о внешнем сходстве молящихся последователей ислама и лагерных мусульман поддерживают В. Софски[446], Д. Агамбен[447]и Г. Лангбейн[448]. Однако Б. Беттельгейм[449], О. Когон[450] и Мари Симон[451] истолковывают связь настоящих и лагерных мусульман иначе, связывая возникновение термина с якобы присущим последователям ислама фатализмом, что было характерной чертой лагерных мусульман. Необходимо оговориться, что мы будем использовать в работе данный термин далее без кавычек, поскольку он будет употребляться только в том значении, которое указано выше. То есть в значении крайнего состояния заключенного концентрационного лагеря.

Любопытно, что мусульманин как сублимация обитателя Концентрационного мира очень редко становился предметом специального исследования, хотя понять феномен мусульманина в лагере значило бы, очевидно, в значительной степени приблизиться к пониманию этого мира в целом. Количество исследований, в которых рассматривается феномен мусульманина в концентрационном лагере, крайне незначительно. Это работы, принадлежащие З. Рину и С. Клодзинскому[452] («На границе жизни и смерти. Изучение феномена мусульманина в концентрационном лагере»), Майклу Бекеру и Деннису Боку («Мусульмане» и другие узники. Дополнение к социальной истории нацистских концентрационных лагерей»)[453], статьи К. Виттлера («Мусульманин». Примечания к истории термина»)[454] и Моны Кёрте («Безмолвный Свидетель. «Мусульманин» в памяти и повествовании»)[455]. Этому феномену также посвящена часть работы Д. Агамбена[456] (данная часть представляет собой культурно-историческую интерпретацию текстов П. Леви) и Н. Вармбольд[457]. Автором настоящей работы также была сделана попытка обозначить основные черты феноменологии этого явления[458]. Все остальное главным образом носит описательный, мемуарный характер с некоторыми попытками анализа.

Мусульмане в лагерной среде считались чрезвычайно опасными, от них дистанцировались как индивидуально, так и социально – очевидно, именно потому, что их состояние и они сами в целом были непонятны ни остальным узникам, ни охране, однако и те и другие чувствовали, что та «запредельность античеловеческого», которую представлял собой мусульманин, обладает влекущим эффектом, притягательной и одновременно разрушительной силой. «Никто не сочувствовал мусульманам, и никто не испытывал к ним симпатии. Другие узники, которые постоянно боялись за свою жизнь, даже не считали их достойными своего взгляда… Все хотели бы уничтожить их, каждый по-своему»[459]. «Банди Цитром сразу предостерег меня: держись от них подальше, – вспоминал И. Кертес. – «На такого посмотришь – и повеситься хочется», – сказал он, и в словах его была большая доля истины»[460]. Б. Беттельгейм писал, что «любой контакт с «отмеченным» (мусульманином. – Б. Я.) мог привести только к саморазрушению» – и объяснял боязнь мусульман тем, что другие узники страшились стать такими же[461].

Однако невозможно объяснить страх по отношению к мусульманам одним только чувством самосохранения – зачастую безмолвных, согбенных, шаркающих ногами мусульман заключенные боялись больше, чем кричащих и ругающихся эсэсовцев с оружием и капо с дубинками, больше даже, чем мертвых. «Мусульманин еще страшнее, чем штабеля мертвецов»[462], – вспоминал Ю. Цуркан. Другой узник вспоминает: «Мы все боялись этого состояния абсолютной пустоты, и все мы надеялись, что смерть, если она случится, заберет нас прежде, чем нас постигнет та же участь»[463].

Боязнь мусульман, очевидно, была связана с осознанием (ощущением) принципиально иной природы, иного состояния, «инакопребывания» мусульманина. Как выглядел генезис этого состояния? Все исследователи и непосредственные наблюдатели мусульман отмечают, что состояние, в котором находился мусульманин, формировал внутренний мир, в отличие от остальных заключенных, состояние которых в значительной степени зависело от внешней среды. В данном случае уместно сравнение с крайней степенью физической дистрофии или астеноанорексическим состоянием, когда организм человека потребляет сам себя, не нуждаясь во внешних источниках энергии, что приводит к гибели. Мусульманин – это человек, пришедший в состояние ментальной, психологической и душевной астеноанорексии, когда совокупность страданий, боли, мук голода, морального и психического истощения составляет его сущность, полностью заменяет личность, когда «нефизическая астеноанорексия» и есть человек, вернее, то, что им считается. Д. Агамбен отмечал, что «мусульманин – это подвижная граница, перейдя которую человек перестает быть человеком»[464]. Тотальное отсутствие потребности не только в жизни, но и в любых ее проявлениях материализовалось в пустом, лишенном всего человеческого пространстве мусульманина.

Б. Беттельгейм считал, что мусульманин – это конечный итог обработки человека лагерной средой. Поэтому исследователь придавал большое значение подавлению собственной воли в человеке и считал, что первый шаг к состоянию мусульманина заключенный делал тогда, когда «переставал действовать по своей воле». Прекращение действий «от себя», то есть спонтанности, совпадало с возникновением характерной шаркающей