– У них тут сплошная дрянь, – пробурчала Холли. – Помойка, а не ресторан.

Я не обратил ни малейшего внимания, продолжал щуриться на горы. Вернулась толстуха, поставила стаканы на стол. Кофта чуть задралась, я увидел резинку трусов свекольного цвета и бледный жирный бок с фрагментом какой-то татуировки.

– Выбрали что-нибудь? – спросила официантка.

– А можно заказать только гарнир? – Холли, по-куриному повернув голову, посмотрела снизу на толстуху. – Хрустящий картофель?

– А вам? – обратилась официантка ко мне.

Я сделал жест, изображающий, что у меня все есть и я всем абсолютно доволен. Поднес холодный стакан к губам и сделал большой глоток. Всем абсолютно доволен. Впрочем, пиво тут действительно было отменного качества.

В углу ютилась убогая сувенирная лавка с этажеркой линялых открыток, пестрыми журналами и скучающей продавщицей в учительских очках. Рядом к стене был приделан здоровенный телевизор: на экране беззвучно проходила какая-то неинтересная война, на фоне рыжей пустыни мелькали черные флаги с арабской вязью, небритые абреки в кедах отчаянно палили из «калашниковых» неизвестно в кого. Появился кусок карты – то ли Ирак, то ли Сирия. Может, Афганистан. Я провел пальцем по запотевшему стакану, сделал еще глоток – отличное пиво.

Принесли картошку, золотистую и поджаристую, в большой плетеной корзинке. Тут же аппетитно пахнуло топленым маслом. Холли пальцами ухватила несколько длинных картофелин, пучком обмакнула в кетчуп и ловко засунула в рот. Я проглотил слюну, посмотрел на часы – через пятнадцать минут объявят посадку. В телевизоре появился некто, укутанный, как чукча. Он, пыхтя паром, беззвучно говорил что-то в большой мохнатый микрофон. За спиной чукчи валил снег, по смутным очертаниям я узнал Бостон.

За соседний стол протиснулась девица в лыжной куртке, на язычке молнии болталась картонка пропуска на подъемник.

– Где катались? – спросил я праздным тоном.

– Мэд Ривер. – Она, взглянув на Холли, тут же определила меня в разряд безопасных самцов и приветливо улыбнулась.

– «Проверь себя на прочность», – усмехнулся я – это был слоган Мэд Ривер. – Не страшно было?

– Вообще-то страшно. Там ведь не только угол, там все спуски узкие – справа-слева камни, скалы. Два дня назад…

Я так никогда и не узнал, что там случилось два дня назад, поскольку появилась официантка и загородила своим широким торсом мою собеседницу. Холли, жуя картошку, исподлобья зыркнула на меня.

– Я все маме расскажу, – прошипела она. – Как ты пристаешь к незнакомым женщинам. Все расскажу.

– Губы вытри, ябеда. И подбородок. Вся в кетчупе – смотреть противно.

– А ты не смотри!

Я хмыкнул и уставился в телевизор. Угроза меня не напугала – наш двухлетний роман с ее мамой почти выдохся и вошел в заключительную стадию, тот грустный период, когда на место страсти приходит жалость, восторг узнавания сменяется скукой, а после торопливого спаривания становится так тоскливо, что хочется выть.

Немой чукча в телевизоре продолжал беспомощно разводить руками, снег все сыпал и сыпал, я сделал еще глоток – с хмельной холодной горечью на меня снизошло озарение, похожее на тихое счастье: господи, как все просто – я ей все скажу сегодня! Через два часа! Прямо в аэропорту – сдам ей дочь, чмокну в щеку, возьму такси, господи, как же все просто!

Синева за окном разливалась и ширилась, канадские горы весело сияли девственным снегом, мне стало радостно, точно добрый ангел наделил меня тайной силой, неким скромным, но чудесным талантом. Подмигнув соседке-лыжнице – она удивленно оторвалась от своего скучного салата, – я быстрым жестом украл из корзины несколько картофелин, обмакнул их в кетчуп и сунул в рот. Холли с ненавистью взглянула на меня, поджала губы и снова уткнулась в экран своего телефона.

Такой же взгляд мне предстояло выдержать через два часа – удивительное сходство матери и дочери, поначалу казавшееся забавным, теперь раздражало и отдавало какой-то генетической патологией. Я не про идентично русые волосы, не про вздорную нижнюю губу и не про зеленоватую тень в глазах – внешняя похожесть тут вполне логична. Поражало сходство жестов и ужимок: вопросительно вздернутая бровь или равнодушное пожимание одним плечом, или вот этот ледяной взгляд снизу-сбоку, такой птичий, такой злой – вот от этого у меня порой мурашки пробегали по спине.

Включилась трансляция, женский голос что-то пробубнил, я посмотрел на часы – наверное, объявили нашу посадку. Я допил пиво, поймал на себе растерянный взгляд лыжницы.

– Вы слышали? – Она указывала пальцем вверх, как Иоанн Предтеча на картине Леонардо. – Они что, серьезно?

– Что? – Я вытер губы, скомкал салфетку и сунул в стакан. – Я прослушал. Что там?

– Отменяются все рейсы, – беспомощно сказала лыжница. – Все рейсы. До среды.

Очевидно, я был слегка пьян, серьезность информации дошла до меня не сразу.

– У нас посадка… – я щелкнул ногтем по стеклу часов. – Вылет через полчаса, Нью-Йорк, Ла Гвардия, «Дельта», рейс номер…

Я не закончил, пассажиры в зале ожидания как по команде встали и куда-то заспешили. Лыжница, бросив на стол двадцатку, подхватила рюкзак и тоже куда-то ринулась.

– Холли, – сказал я. – Сиди тут! Я сейчас вернусь.

– Что? – Она оторвалась от экрана телефона. – Ты куда?

– Сиди тут! Не вздумай…

– Я с тобой!

Я достал бумажник, вытащил несколько купюр, кинув на стол, придавил сверху пустым стаканом.

2

У расписания полетов молча топталась небольшая толпа с сумками и чемоданами, на табло всех вылетов и прилетов в графе «статус рейса» светилось одно и то же слово – «отмена».

– Как же так? У меня концерт в семь… – растерянно обратился ко мне статный пожилой джентльмен с черным футляром, похожим на детский гроб.

Тут явно делать было нечего. Пошли дальше. У стенда «Дельты» нервно переминалась очередь человек в пять. Мы пристроились за толстой теткой в рыжей шубе и с лупоглазой болонкой на руках.

– Что происходит? Мы не летим, что ли? – спросила Холли, рассеянно глазея по сторонам. – Ой, не могу, какая дурацкая собака!

Я протянул наши билеты мрачному мужику в темно-серой униформе со стальными крылышками в петлицах.

– У меня ребенок, – вкрадчиво сказал я. – На самый первый рейс. Пожалуйста.

Мужик молча взял билеты, не взглянул ни на меня, ни на ребенка. Начал зло колотить по клавишам компьютера.

– Среда. Вылет – два ноль пять, – сказал хмуро, точно бессердечный врач, объявляющий результат анализа. – Берете?

– Сегодня понедельник, – зачем-то сказал я.

– Берете? – со скрытой угрозой повторил мужик.

Игривый пивной хмель, бродивший в моей голове, постепенно улетучивался, оставляя тупую боль в области затылка и осознание небольшой катастрофы на ближайшие сорок восемь часов: я застрял в захолустном вермонтском аэропорте где-то у канадской границы, застрял с капризной девчонкой, уже успевшей довести меня до белого каления за три с небольшим часа. Оказаться в этой дыре одному было бы достаточно мерзко, а уж с Холли…