часа, расхаживая от окна к двери, отчасти импровизировал. Это были «Записки на манжетах». Одинокий герой, попавший в безумный водоворот событий, отчаянно старался выжить, вернуться к своему столу с зеленой лампой, к умным книгам. В глазах Ирины стояли слезы.

— Господи, подумать только — прошлое никогда, никогда не вернется! Ничего хорошего у нас уже не будет. Это же страшно, страшно! — Она уткнулась в платочек, высморкалась, всхлипнула. Когда подняла на него глаза, в них сиял восторг. — Ты пишешь об ужасах ироническим тоном. Тиф, твое отчаянное одиночество и — сплошные шутки! От этого такое сильное впечатление. Хочется плакать и смеяться! И слог яркий, энергичный. Поверь, я многим литераторам печатала, ты ни на кого не похож. Ты настоящий.

— Ирка! — Он обнимал ее закутанные в реденькую серую шаль плечи, целовал затылок. — Я еще много напишу. Ты мой первый читатель и даже местами соавтор. Что бы я делал без тебя? Мне страшно повезло, чудная моя…

Дома «одинокого» литератора ждала Тася. Она уже знала очередную отговорку являвшегося за полночь мужа: «засиделся в редакции, перепечатывал текст», «был на литературных чтениях».

— Где ты был?

— В редакции.

— Я спрашиваю: где ты был?

— В редакции. Нет, это невыносимо! Невыносимо’ — он воздел руки, словно приглашая в свидетели высшие силы.

— Миша, зачем врать? У тебя женщина. И пахнет от тебя… — Тася брезгливо поморщилась: — Пудрой дешевой за километр несет.

— Как же мне надоела твоя ревность! Это кошмар, кошмар! Ты рвешь мои последние нервы! — Он зашагал по комнате. Светлые вихры упали на лоб, глаза потемнели. — Ну почему, почему я должен все время оправдываться?

— Если бы ничего такого не делал, то и оправдываться не приходилось бы! — Тася жестко поджала губы.

— Нет, ты просто не хочешь понять, что по роду своих занятий мне необходимо встречаться с женщинами! Именно с такими, которые не пренебрегают ни духами, ни пудрой. Это же мир искусства!

— Понимаю. Давно поняла, что я другого сорта. Да, пренебрегаю духами! Лучше муки куплю и картошки, чтобы тебя накормить. А пудра… Последний раз я пудру видела… — Тася рухнула на кровать и разрыдалась, вспомнив встречу Нового года у Гавриловых.

— Ладно! — Тон Михаила звучал примирительно. — Не будем больше выяснять отношения. Давай разведемся. Тебе не придется ревновать. Я тоже без всяких нервов буду встречаться с нужными мне людьми.

— И давай!.. — с горячностью выпалила Тася.

Через день или два после такой сцены они мирились. Михаил нахваливал Тасин суп, сваренный незнамо из чего, она смотрела, как он ест и приговаривала:

— Ишь что вздумал, разводиться! Столько жили, столько всего перебороли… А какая любовь была, Мишенька…

— Не была, а есть. Только другая. Родственная. — «Родственная»… — шептала Тася, и слезы текли по рукам, подпиравшим щеки. И капали на облезлую клеенку с исчезнувшими почти васильками.

— Перестань, сама знаешь, что я тебя никогда не брошу.

…Булгаков бросил Раабен вместе с Тасей в 1924 году, когда пришла пора новой любви.

8

— Миш, а у меня новость! — сообщила радостно Тася. — Встретила случайно на улице жену казначея из Саратова. У них оказался наш стол — очень старый, прабабушкин. Тебе же нужен стол! Я прямо запрыгала от радости!

— Весьма кстати. Когда привезут?

— Они? Ха! Ждут, чтобы мы сами забрали.

— Молочка не потребуется?.. Дорогие братцы, сестрички, подайте калеке убогому… Клубничка. Нобель замечательная… Булочки — свежие французские… Папиросы «Красная звезда». Спички… Обратите внимание, граждане, на убожество мое!

— Извозчик! Свободен?

— Пожалте, ваше сиятельство! Три миллиона — куда изволите!

— Сколько-сколько?! Проезжай, свободен. — Михаил снова подхватил ношу. — Берись, Таська! Да не напирай ты, все ноги отбила.

Тащили стол на руках через всю Москву. Ссутулившись, напрягая шею, Михаил шел впереди, Тася сзади.

— Сейчас четко ощущаю, что стал ломовой лошадью. Запрягаюсь и гоняю — всю Москву со своими статейками обегал.

— Привязался ты к этому писанию!

— Когда ты наконец усвоишь, что я больше ничего делать не умею по-настоящему — с полной отдачей и силой! — Он с грохотом бросил ношу, повернулся к Тасе, с разгону наткнувшейся на стол и ударившейся коленом. — Можно было бы уже понять!

— Понимаю, я все понимаю, только ведь заработка нет. — Тася терла ушибленную ногу.

У стола остановился мужчина с мутными глазами и рубиновой заколкой на галстуке. Провел толстым пальцем по резному дереву:

— Выбрасывать мебель несете или что?

— Гуляем! — отбрил его Михаил.

— Интересуюсь насчет купить, — не отставал прохожий.

— Не продаем, сказали же вам. — Тася зло сверкнула глазами. — У меня муж — знаменитый писатель, ему стол нужен.

Мужчина с рубином покрутил у виска и пропал. Михаил повернулся спиной, приподнял край стола:

— Понесли!

Извозчики на толстых шинах притормаживали, зазывали. Но пара со столом упорно отвергала их помощь, улица за улицей пересекая столицу, переругиваясь и натирая мозоли.

9

1922 год не принес облегчения. Редакции газетенок, где находил работу Булгаков, стремительно разваливались, не выплатив задолженность ненужным сотрудникам.

«Я до сих пор без места, — записывает Булгаков в дневнике в январе. — Обегал всю Москву — нет места. Валенки рассыпались. Питаемся с женой плохо. От этого и писать не хочется. Идет самый черный период моей жизни. Мы с женой голодаем. По три дня сидим без пищи». И далее: «в понедельник я ел картошку с постным маслом и четверть фунта хлеба. Выпил два стакана чая с сахарином. Во вторник ничего не ел, выпил пять стаканов чая. Чай пил, но сахарин кончился».

В «Записках на манжетах» советует: «…а вот глаза. Нехорошие глаза. С голодным блеском. Совет: берегитесь этого блеска. Как только появится, сейчас же берите взаймы деньги у буржуа (без отдачи), покупайте провизию и ешьте».

В феврале 1922 года Булгаков наконец получил должность в военно-редакционном совете. Потом в «Рабочей газете», которой руководила Крупская. Вот тогда и успел заполучить желанную бумагу на пропишу.

— Таська, мы законные жильцы этих роскошных апартаментов. Отнес в жилтоварищество бумагу. Кривились швондеры, но заявление о прописке подписали. А это еще что? — Михаил поддел ногой пестревшие на полу лоскуты.

— Поступила на курсы. Буду шить шляпки. — Тася косо нацепила фетровый колпак с обрезком лент.

— И то дело. И что, заказчицы будут приходить хорошенькие?

— Уж не знаю о красоте. Главное, чтоб платили.

Из шляпной затеи Таси ничего не вышло. Клиенток в комнату пригласить было нельзя — Михаил неотрывно писал или спал, сморенный усталостью.

Фельетоны и очерки доход давали мизерный — только-только не помереть с голоду. Подписывал их Булгаков «М Булл», «Тускарора», «Неизвестный Михаил»,