сослать в Новосибирск. У меня есть копия этого документа. Там рукой В. М. Молотова написано: «Нельзя пускать все по течению». Почему их не тронули – тайна…

Вульф все пытался ее расспросить, а Семёнова делала вид – я не я и хата не моя! Мне показалось, что Виталий Яковлевич так и не понял, что Марина Тимофеевна его развела, как младенца.

Гастроли наши закончились, летели мы домой через Сингапур. Когда вышли из самолета, Марина, сидевшая с Вульфом, говорит: «ЭТОТ нас на экскурсию зовет, он уже был в Сингапуре, он нам сейчас все покажет».

Сказано – сделано. Сели в такси, Вульф нас повез на главную улицу, с форсом произнося: «Orchard Road». Английским языком Виталий Яковлевич прекрасно владел.

А Сингапур – это ж тропики, идут дожди, очень влажно. А Вульф – астматик, задыхается. Марина видит, что он задыхается, но из вредности начинает ходить в три раза быстрее. Виталий Яковлевич говорит: «Марина Тимофеевна, давайте постоим немножко». А она: «Не хочу, по-моему, все очень хорошо!» В общем, гуляли-гуляли, мне так Виталия Яковлевича жалко стало, что я то и дело предлагал: «Марина Тимофеевна, может, зайдем в этот магазинчик?» В магазине он хотя бы мог отдышаться под кондиционером, ему действительно плохо было. Эти обстоятельства расположили ко мне Виталия Яковлевича. Впоследствии мы стали большими друзьями.

От Семёновой Вульф тогда так ничего и не добился. А Марина не тем была озабочена – она хотела, чтобы мне дали «солиста», я ведь и в ту пору все еще в артистах 2-го кордебалета числился.

На следующее утро в Сингапуре мы завтракали – Семёнова, Григорович, Вульф и я. Что-то обсуждали, и Вульф стал говорить, как я хорошо танцевал Конферансье в «Золотом веке» на закрытии гастролей, стал рассказывать, какой у меня был успех. Григоровича в театре не было. И вдруг Марина говорит: «Юра, тебя все равно скоро выгонят, дай Кольке солиста!» Бедный Юра даже подавился.

Понятно, что у тебя должны быть пятки мозолистые, чтобы тебе дали «солиста» в Большом театре, что я служил только третий сезон. Но моих-то ровесников, с кем я в труппу пришел, поднимали, а я, как был в хвосте послужной лестницы, так и сидел.

И поехали мы с Мариной, чтобы себя порадовать, опять по всем зоопаркам. Приехали в птичий, фантастический, где какаду. Насмотревшись, нахохотавшись, мы ели мороженое и пирожное на каждом углу. Если она видела, что мне чего-то хочется, – мне это тут же покупалось. В какой-то момент я понял, что не могу ни к чему притронуться, потому что Марина сейчас мне это купит.

Пришли на местный рынок, где я впервые увидел угги. Сейчас это очень модно, тогда про эти угги не знал никто. Я сунул туда ноги и понял, что в них можно в театре ходить. И купил себе – они стоили по 4,5 австралийских доллара, это значит два американских – сразу четыре пары. Много лет их носил. И сносу этим уггам не было. Чтобы было понятно, у меня и теперь еще одна пара «ненадеванная» стоит.

Мне было уже за тридцать лет. Я тогда танцевал в мюзикле, и наш гример как-то обмолвился, что очень бы хотел купить угги, но они стоят слишком дорого. Я сказал: «Можно я тебе подарю?» Принес их ему, он был так счастлив. А угги даже нераспечатанные были: как тогда в Сингапуре их завернули в какой-то целлофан, так и остались…

25

Приехали мы в Москву, там премьера «Сильфиды» А. Бурнонвиля. Меня вызывают: «Учите „Сильфиду“». Начинаем с Симачёвым учить. Меня опять вызывают: «Нет, „Сильфиды“ не будет, будет „Щелкунчик“. Только вы должны уговорить кого-нибудь из балерин, чтобы с вами станцевали». А все балерины кто в разъездах, кто на больничном. В театре только Наташа Архипова. Николай Романович к ней. Она говорит: «Давайте я приду на репетицию: если „свечку“ и „стульчик“ Коля поднимет, я с ним станцую».

Я Наташе за то, что она не отказалась от меня, буду благодарен всю жизнь. Но! Я никогда в дуэте не пробовал такие сложные верхние поддержки: ни «свечку», ни «стульчик». Наташа пришла в зал и без всяких преамбул сказала: «Подставь руку – я прыгну». Я подставил – она прыгнула!

До 2008 года я вводил в «Щелкунчик» практически всех Маш. Я просто подставлял руку – и балерина оказывалась наверху. Благодаря Наташе, я научился с прыжка ловить балерину на «стульчик», на одну руку. Я же длинноногий, длиннорукий, еще и гибкий в спине. Чтобы поднять девочку, мне нужно было самому присесть, согнуться, а потом оттуда, снизу, вынырнуть, а затем партнершу выжать наверх, на всю длину моей руки.

Премьеру назначили ориентировочно на 13 января. Репетирую. Пришел в костюмерную, чтобы подобрать себе что-то из старых костюмов. А я же высокий. Длина рукавов, что ни костюм, у меня где-то чуть ниже локтя заканчивается. Талия – 66 сантиметров. Я сам худой, как щепка. Стало понятно, мне костюм надо шить. Выкрасили ткань. Тут до мастерских дошли слухи, что танцевать буду не я, а совсем другой артист. Они меня и послали куда подальше…

Я понимаю, что танцевать не в чем. Спас меня Влад Костин, известный в Москве художник, он делал костюмы для фигуристов, их шили как раз в мастерских ГАБТа. Пришел Влад в мастерские: «Девочки, вы вообще с ума сошли? Вы знаете, кому вы нахамили? Это же внучатый племянник Вирсаладзе!» А Сулико Багратович, как и Григорович, авторитет в театре огромный имел.

Встретил меня Влад и говорит: «Пойди в мастерские, они исправятся». А те снова за свое: «У нас нет времени на ваш костюм». Я взмолился: «А можно вы мне скроите, я умею шить, я сам все сошью, вы скроите мне только!» Тетки на меня посмотрели и решили: «Ну убогий, что с ним сделать?!» И стали шить мне костюм.

А в нашем старом Большом театре в канцелярии телефон стоял прямо через стенку, на которой расписание вывешивалось, а сверху, под потолком, что-то типа окна. И если ты там сидел, было слышно все, что в коридоре около доски с расписанием говорится. Я зашел позвонить и слышу: «Ну, этот дурак Цискаридзе репетирует „Щелкунчик“! А нам на эти дни дадут выходные, и спектакля у него не будет!»

Я – к заведующему труппой в кабинет: «Юрий Юрьевич, говорят, что…» «Да-да-да, – нисколько не смущаясь, сказал Ветров, – наверное, будут выходные. Юрия Николаевича нет, мы без него ничего не можем решить. Его нет в городе».

Я в шоке выхожу, и в этот момент приоткрывается дверь кабинета Григоровича. В щели появляется его глаз. Вспоминаю его фразу: «Если что – сразу