Наконец лето закончилось. Вышел я на работу, стал собираться на гастроли в Австралию. Летели мы туда 38 часов с посадкой в Дели, а там эпидемия чумы. Прилетели в Сидней полуживые. Из самолета выбежала только Семёнова: все остальные выползали. «Как я, не помялась?» – спросила она меня на полном серьезе. Мы должны были танцевать в Сиднее, Аделаиде, Мельбурне и Перте.

Как обычно, труппу разделили на звезд и остальных. Поскольку Григорович был с нами в поездке – я был «звёзд».

А в Москве, как мы уехали, в Большом театре начались не волнения, а бои за власть. Не первый месяц ходили слухи и разговоры о смене руководства, о кандидатуре В. В. Васильева как руководителя театра, о какой-то новой системе управления…

Я со своими жизненными проблемами был достаточно далек от всего этого бурления. Для начала, мне надо было просто прийти в себя, научиться по-новому жить. Конечно, многого я тогда не понимал, но слышал, так как был «приклеен» к Марине Тимофеевне. Когда я задавал ей по этому поводу какие-то вопросы, она поднимала глаза куда-то к небу и отвечала туманной фразой: «Мы служим только Аполлону!» Едва ли она со своим характером была нейтральна в такой ситуации. Но, стоит вспомнить, Семёнова служила в ГАБТе с 1930 года, трудно даже представить, что только она не повидала на своем веку. Потому Марина совершенно спокойно все воспринимала, при этом отдавала себе отчет, что вокруг много сумасшедших.

Как-то нас собрали, дали каждому конвертик и две бумажки: на одной написано «за Григоровича», на другой – «против Григоровича». В общем, что-то такое, я уже конкретно не помню. Смысл был в том – «кого вы видите нашим руководителем».

Пока труппа бурлила, мы с Мариной Тимофеевной были озадачены другими проблемами. Мы занимались походами по магазинам, аутлетам, в отличие от меня, Марина знала, что это такое. Потому что Семёнова, как обычно, приехала с большим списком, размерами одежды, обуви, всего того, что ей надо купить родным и близким. Она же была всеобщая мама.

Кроме чисто житейских проблем, мы посвящали много времени хождению по музеям. Помню выставку пасхальных яиц К. Фаберже и выставку, связанную с антрепризой С. П. Дягилева, тогда кто-то из Австралии купил ее костюмы. Семёнова обладала живым, пытливым умом, ей все было интересно. Если в городе, куда мы приезжали, было три достопримечательности – значит, эти три достопримечательности были нами посещены.

Но это же Австралия, и самое главное там – зоопарки! Мы обошли, по-моему, все возможные зоопарки и океанариумы, катались на каруселях, качелях. В какой-то момент я забыл, что Марине, бабушке-то, восемьдесят шесть лет! Мы и до этой поездки были с ней очень близкими людьми, а тут мы вообще стали – не разлей вода. Потеряв маму, я нуждался в Марине как никогда. Она тоже, узнав меня поближе, как-то ко мне прикипела, стала рассказывать какие-то очень личные истории.

Однажды поехали мы с ней в очередной океанариум. На берегу океана, потрясающей красоты место. Гуляли вдвоем: своих учениц она больше не звала никуда. Те пребывали в счастье, что Марина их не трогает и у них у всех была наконец счастливая личная жизнь.

А океанариум гигантский, я такого не видел нигде в мире. Вышли к заливу. Там красотища – мол для яхт и много ресторанчиков. Сели, чтобы поесть. С этого дня, если мы с Мариной шли куда-то, она не разрешала мне потратить ни копейки, если это касалось еды или каких-то необходимых для жизни вещей. Семёнова видела, что каждый раз, когда мы что-то рассматриваем, я стою и считаю. Перед поездкой мне все-таки пришлось денег занять, а по приезде в Москву надо было с человеком рассчитаться. Марина за мной следила, что-то втихаря, чтобы не задеть мое человеческое достоинство, мне покупала. Она специально вела меня в ресторан, заказывала обязательно две большие порции мяса. Я съедал свое, Марина бо́льшую половину из своего блюда еще мне подсовывала.

И вот мы сидим, пьем винцо красное, она мне что-то рассказывала, мы хохотали, и вдруг она говорит: «Ты знаешь, хочу дожить до ста лет». Я начинаю считать, когда ей исполнится 100 лет. А это 1994 год, значит, 100 лет ей стукнет в 2008 году. Значит, еще 14 лет до столетия. Ну, немало. Я спрашиваю: «А почему, Марина Тимофеевна, обязательно до ста лет?» Она говорит: «Ты знаешь, когда я танцевала в Париже, вся белая эмиграция пришла меня поприветствовать. Ко мне заходили после спектаклей и князья, и генералы, и артисты…» У Семёновой в 1935 году был грандиозный успех на сцене Парижской оперы. «Не зашла ко мне в ложу только Матильда Кшесинская…» – «А почему?» – «Понимаешь, я была женой дипломата, – продолжала Марина, ее мужем на тот момент был Лев Карахан. – А Кшесинская была женой Великого князя. И она сказала, что ей не по рангу ко мне заходить. Она прожила девяносто девять лет с половиной, я хочу пережить эту стерву!» – сказала Марина Тимофеевна, попивая винцо. И пережила!

Помню, как в Австралии, именно в этой поездке, мы с Мариной и с Леночкой Букановой в ресторане сидели. Мы с Леной были большими друзьями. Семёновой очень нравилось, что мы с Леной дружим. Она тоже в классе у Марины Тимофеевны занималась, училась у нее преподавать. Марина себе в класс отбирала не только ведущих танцовщиц, но и самых красивых, способных девочек из кордебалета. Лена была именно такая.

Она закончила Московское хореографическое училище. Занималась у Е. Б. Малаховской, заканчивала школу по классу С. Н. Кузнецовой. Это была «à la Сильви Гиллем» плюс Надежда Павлова девочка. На выпуске в школе танцевала Одетту. Но пришла в театр – все как-то не задалось. Лена свернула колено, пока она оперировалась, ее поезд ушел… Но Буканова стала звездой кордебалета. Она у Грига везде в первой линии стояла. Когда я пришел в ГАБТ, Леночка находилась в декрете. От одного артиста я все время слышал: «Вот мы сейчас поедем к Букановым, напьемся, возьмем пивца…» Муж Лены тоже в Большом танцевал. Я подумал: «Надо же, эта Буканова какая! Мало того что беременная, они еще там и выпивают». Я ее не видел никогда.

1993 год. Утром прилетев с гастролей из Японии, вечером я побежал в Театр. Я так любил этот Театр, что мне надо было после разлуки обязательно погладить его, вдохнуть его запахи. А в тот день шла «Вальпургиева ночь». И в тройке нимф, в середине, я увидел ангела. Двух артисток по краям я знал, обыкновенные, а эта – с фантастической красоты ногами, с тонкой талией и иконописным лицом.