Молился он чаще и дольше, чем обычно. Религиозный пыл уступил место вдумчивости. Чарлз требовал, чтобы Стелла молилась вместе с ним, чтобы тоже стояла на коленях, прежде чем забраться в кровать. Крепко, до боли стискивая ей руку, он просил Бога избавить их обоих от страстей человечьих, от искушений плоти – будто это Стелла осквернила его.

Много времени Чарлз тратил на подготовку заключительной воскресной службы. Стелле он важно сообщил за воскресным завтраком, что темой выбраны любовь и прощение. Во время войны эти чувства приобретают особую значимость, продолжал Чарлз, он построит проповедь на послании святого Павла к коринфянам.

– Оно звучало на нашей свадьбе, – глухо молвила Стелла. – Из уст Питера Андервуда.

– Верно, – рассеянно кивнул Чарлз. – А я и забыл.

Само собой разумелось, что Стелла в церковь не пойдет – эту тему не обсуждали, синяк говорил сам за себя. Убирая посуду после завтрака, Стелла гадала, заготовлены ли уже у Чарлза причины ее отсутствия, о которых, конечно, станут спрашивать. Услышав, как за мужем хлопнула входная дверь, Стелла бессильно опустилась в кресло, уронила голову на скрещенные руки.

Только десять утра, а она уже раздавлена невыразимой усталостью, и перспектива подняться, продолжить движение по кругу – мыть посуду, застилать кровать, дышать, жить без Дэна – представляется кошмарной. Вскоре от соприкосновения с руками запульсировала болью щека, и Стелла повернула голову, чтобы лечь на сцепленные руки другой щекой.

И тут она увидела его.

Может, она задремала, и Дэн ей пригрезился. Или бредит. Или измученный мозг выдал ей самую желанную картинку – так путникам в пустыне видятся рощи с фонтанами. Дэн приложил ладони к оконному стеклу, заслоняясь от света, всматривался в кухонный полумрак. Стелла выпрямилась, заморгала, потерялась между тремя гипотезами, и в этот момент Дэн увидел ее, захлопал ладонями по стеклу.

– Стелла!

Мгновенно она вскочила, метнулась открывать заднюю дверь, запертую со вчерашнего вечера. Дрожь мешала справиться с задвижкой. Но вот дверь отворена, и Дэн стоит на пороге, и обнимает Стеллу, и целует ее губы, глаза, распухшую, синюшную щеку.

– Господи, что случилось? Он тебя ударил?!

Она не хотела говорить об этом, по крайней мере сейчас, когда нужно было задать столько куда более важных вопросов. Не хотела портить эти первые после разлуки поцелуи. Стелла вцепилась в воротник кителя, притянула Дэна к себе, припала к его рту, как умирающий от жажды припадает к воде, а задыхающийся – к кислородной маске. Прервав поцелуй, спросила:

– Откуда ты взялся?

– Я же писал… Разве Нэнси не передала мое письмо?

Стелла покачала головой. Дэн покрывал поцелуями ее лицо.

– Мне дали неделю на ферме.

– На какой ферме?

– Ну, так принято называть специальные дома… вроде санаториев. Туда нашего брата отправляют, когда видят: еще немного – и он съедет с катушек. В общем, это загородный особняк, с дворецким и сотрудницами Красного Креста. От них там не продохнуть. Я сбежал.

Стелла мягко отстранилась и впервые внимательно посмотрела на Дэна. На дорогом лице появились носогубные складки, причем глубокие – раньше их вообще не было, щеки запали.

– Ты болен?

– Я в порядке, потому что ты в моих объятиях, – выдохнул Дэн. – Мне только и нужно было – увидеть тебя, убедиться, что с тобой все нормально. А с тобой не все нормально. Как это случилось?

Они стояли в темном закутке между задней дверью и буфетной – почти на том же месте, где Дэн впервые поцеловал Стеллу по-настоящему. Она потащила его в кухню.

– Давай-ка я тебе чаю заварю. У нас есть как минимум полчаса.

– Не хочу я никакого чаю. – Стоя позади Стеллы, он взял ее за плечи, развернул к себе. – Это его работа? Господи Всемогущий. Стелла, пойдем со мной. Я заберу тебя отсюда. Прямо сейчас. Тебе нельзя здесь оставаться.

Но Стелла покачала головой:

– Тебе кажется, что это решение проблемы, однако в дальнейшем мой уход только повредит нам. Чарлз уезжает послезавтра, на сей раз – на несколько месяцев, если не лет. Я вполне могу потерпеть его присутствие еще два дня. Больше он меня не тронет.

– Откуда такая уверенность?

– Я пыталась сказать ему, что знаю про него и Питера. Он был пьян и зол. Стал все отрицать. Вздумал доказывать, что он – нормальный мужчина.

– Ох, Стелла…

Дэн отпустил ее, попятился, потер лицо ладонью, когда подтекст достиг его сознания.

– Мерзавец! Сукин сын!

– Ничего, все уже позади. Ты приехал, это главное…

Стелле все еще казалось, что она грезит.

– Надолго ты?

– В четверг возвращаюсь.

В четверг. Стелла быстро прикинула: Чарлз уезжает во вторник, но не с утра, а во второй половине дня. На вокзале ему нужно быть к пяти часам.

– Значит, у нас есть вечер вторника и вся среда.

Мало, ужасно мало, но все равно подарок бесценный. Их взгляды встретились.

– Где?

– Не волнуйся. Я обо всем позабочусь.

Покидать Стеллу было равносильно тому, чтобы отрубить собственную руку. Разве можно оставить ее на пороге этого склепа, с призрачными тенями, вновь застящими ей глаза? Дэн не знал, как же ему добраться до калитки под ее взглядом.

Из уродливого кирпичного здания викторианской постройки, из этой, с позволения сказать, церкви доносилось пение. Псалом был знакомый: «Нет сильней любви Господней». Ненависть черной рукой стиснула сердце. Подонок! Что он знает о любви? Вот войти бы сейчас в эти сводчатые двери да вмазать святоше промеж глаз, чтоб вся его паства видела, все стадо безмозглое, блеющее с лицемером в унисон. Нечеловеческих усилий Дэну стоило продолжать путь.

Он шел наугад, слишком занятый своими мыслями, чтобы замечать названия и ориентиры. В голове роились мысли и воспоминания. Спокойные команды Льюиса Джонсона: вперед, старина, держи курс. Во время ганноверской миссии, в двадцати тысячах футах над землей, Джонсону в грудь угодил двадцатимиллиметровый осколок. Он скончался в самолете над Ла-Маншем, немного не дотянул до базы.

Поясница взмокла от пота. Голова сильно кружилась, будто Дэн провел несколько суток без сна, даром что на «ферме» ребят пичкали снотворным, от которого они вырубались на добрых десять часов. Фитчам-парк – так называется «ферма». Пафосный особняк на лоне природы, этакое вместилище всяческих благ для утомленных битвами доблестных воинов.

От этих благ у Дэна мороз по коже. Тишина, как в читальном зале, воздух тяжелый, комнаты неестественно огромные, а жуткая акустика только усугубляет вечные шумы в голове – рев моторов, голос Джонсона. Медсестры из Красного Креста все как на подбор прехорошенькие, и улыбаются приветливо, на грани фальши, и дни пусты, и предполагается, что парни заполняют их игрой в крокет и стрельбой по тарелочкам – но для Дэна они заполнены мыслями.