Если я и хотела наказания для обидчика, то он его уже получил в полной мере.

— Пожалуйста, Камиль…Я люблю тебя. Ради меня, остановись, — я вцепилась в его штанину, не давая снова ударить уже отключившегося Игната.

Камиль резко развернулся ко мне.

Он был растрепан. Возбужден. Его грудь вздымалась, как литейные меха. А взгляд был таким безумным, что казалось, он сейчас этими сжатыми окровавленными кулачищами ударит и меня.

Он дернулся в мою сторону. Я отшатнулась в страхе. Снова схватила сумку, как шит. Только теперь уже от него.

Но мужчина, несмотря на резкость движений, очень бережно и быстро подхватил меня на руки. Прижал к себе так сильно, что чуть не захрустели ребра. Его сердце так громко билось, просто норовило разорвать рубашку.

Он склонился к моему лицу, пытаясь в темноте разглядеть и оценить нанесенный мне ущерб.

— Ева… любимая моя…как же так, — совсем тихо проговорил он низким голосом. Чуть осипшим, словно он кричал до этого.

Он осторожно прижался губами к виску и мягко поцеловал.

Я обхватила его шею руками. Расплакалась сильнее. В его крепких объятиях до меня начал доходить весь ужас пережитого.

Камиль понес меня по лестнице, перешагивая через две ступени. До самого седьмого этажа, он крепко прижимал меня к себе. Его сбивчивое дыхание стало громче. Чем выше мы поднимались, тем дальше удалялись от мрака преисподни. Пережитого кошмара. Мне казалось, будто мы вместе возвышаемся, переступаем все обиды и боль, пережитые в прошлом. Я прижималась к его груди. Снова и снова повторяла, что люблю его. Что всегда любила.

И Камиль впервые отвечал.

Не насмехался. Не унижал. Не оскорблял.

Он шептал мне о своей любви. Просил успокоиться и снова повторял, что тоже всегда меня любил. И сейчас любит.

Его запах, его тепло, его слова возвращали меня к жизни. Воскрешали умершую надежду.

Держа меня одной рукой, он открыл ключом из сумки дверь. Вошел в мою квартиру и осмотрелся. Сразу внес меня в гостиную и очень осторожно опустил на диван.

Затем вернулся к стене и включил свет.

Он успел успокоиться. Его взгляд стал более осмысленным.

Камиль подошел к дивану и присел на корточки перед моим лицом, хмуро осматривая мои припухшие и покраснешие от пощечин Игната щеки.

— Блядь, маленькая…Я убью этого пидора, — хмуро прорычал он. Дернулся, хотел встать и пойти добить Игната. Я едва успела вцепиться в его рукав. Я сквозь слезы взмолилась

— Пожалуйста, Камиль, не оставляй меня больше. Я итак тебя двенадцать лет ждала…

Мой горячий итальянец пытался обуздать свой порыв. Совладать с клокочущей яростью. Наконец, он выдохнул. Перехватил мои руки и поцеловал пальцы.

— Ева, у тебя есть лед? Надо срочно приложить, пока отек не начался, — спокойнее произнес он.

Я лишь махнула в сторону кухни.

Я не чувствовала лицо. Но понимала, что щека опухла.

Камиль вернулся через минуту с кухонным полотенцем и палетой льдинок.

Высыпал все кубики в ткань и скрутил мнимую грелку.

Сел на край дивана возле меня, помогая чуть отодвинуться. Начал аккуратно прикладывать холодное к коже.

— Камиль, я не хочу больше воевать. Я всегда тебя любила. Всю свою сознательную жизнь. Почему между нами все всегда так сложно? — я прикрыла глаза, глотая слезы.

Боже, целых двенадцать лет одиночества! Разлуки…Ради чего?

— Ева, я тебя тоже полюбил с первого взгляда. Но…я не принимал того, что ты меня бросила. Сейчас же, я тоже выгорел. Простил тебя. Я тоже не хочу больше злиться. Все эти годы я пытался принять твое решение выйти за другого мужчину замуж, родить ему сына. Больше не хочу загоняться. Я люблю тебя и хочу, чтоб мы жили вместе. Ты развелась, свободна. У нас, наконец, есть шанс начать все заново. И не думай, что я когда нибудь упрекну тебя сыном… И он поймет. Он ведь взрослый. Сколько ему? Будет одиннадцать? — пока Камиль говорил, я осознавала, что скрывать больше его отцовство мне не удастся.

И даже, подделанная дата рождения в Свидетельстве, что Мирон младше на год, не убедит его. Стоит им увидеть друг друга, все станет ясно. Мирон вылитая копия Камиля. Словно в ту первую ночь между нами был плотный слой копирки.

Я скажу Камилю…обязательно…

Но не сейчас!

Я эгоистично не захотела портить первый момент нашей искренности. Мне необходимо было напитаться его любовью, которую он все это время маскировал в агрессии и разврате.

Хочу взаимности. Отогреться, растаять.

Хочу быть любимой. Этим гонористым неприрученным итальянцем. Пусть его жар, пыл весь впитается в меня и запустит замерзшее в одиночестве сердце.

И завтра я обязательно ему все скажу…

* * *

Простые хлопковые простыни приняли нас радушно и уютно. Мы успели в спешке поскидывать всю одежду и теперь обнаженная кожа касалась прохладной перины, гудящая голова потонула в подушках.

Губы Камиля ласкали меня очень нежно, как в моих эротических фантазиях, только теперь все это происходило наяву.

Он, как педантичный следопыт, находил на моем теле закоулки и эрогенные зоны, о существовании которых я все тридцать лет не догадывалась.

Его язык заинтересовала моя ключица. Он провел по всей длине острой косточки, оставляя влажный след. Остановился в ямочке на шее и подключил упругие твердые губы.

Слишком медленно, наслаждаясь каждым сантиметром моей кожи, он прошелся к груди. Отогрел и приласкал соски, перекатывая во рту заострившиеся бусины.

Его руки очертили мои ребра. Дошли до бедер, требовательно разводя мои ноги в стороны.

Камиль не торопился. Впервые я чувствовала, что мы занимается не сексом, а любовью. И у него это тоже было впервые. Я безошибочно знала, что этот циничный разбалованный мужчина учится любить кого то кроме себя.

Я смотрела на него с обожанием. Впитывала каждое его движение, мимику, ласку.

Подготовив меня к нашему таинству единения, он устроился выше и вошел в меня на всю длину. Продолжил зацеловывать губы, съедать мои стоны.

И наши движения были мучительно медленные, осторожные. Пропитанные пониманием и признанием.

Я прижималась всем телом к нему. Мне нравилось, как набухшие соски царапают его плоскую грудину; как его поджарый живот с вырубленным рельефом сухих мышц трется об мой; как высокие кучерявые волосы вокруг его члена с каждым точком притираются к моему лобку и задевают клитор.

Наши стоны тихие приглушенные поцелуями, сливались со звуками влажных пошлых хлопков плоти.

Сейчас все происходило именно так, как всегда должно было быть.