Идя по лесу, Тэмуджин часто останавливался и, встав за деревом, прислушивался вокруг. Внизу, в долине, не смолкая гремел ехор – там продолжалась облава. Было смутно на душе, облегчение оттого, что опасность прошла мимо, смешивалась с тревогой от предстоящей встречи с Таргудаем. Беспокоило, как тот поведет себя, увидев его, не взбесится ли от злости и что придумает дальше. Осознавая, что надо быть готовым ко всему, Тэмуджин изо всех сил укреплял свой дух решительными мыслями. «Ничего вы не смогли со мной сделать, – бодрил он себя. – Ничего и не сможете, потому что за мной смотрят сами небожители…»

И лишь единственный раз, когда он проходил совсем близко от цепи загонщиков, к нему пришла ослабляющая мысль пойти к нукерам своих дядей Даритая и Бури Бухэ, которых он утром видел позади тайчиутских сотен – те сейчас должны были быть где-то ниже по цепи – и переждать у них какое-то время. Подумав, он через силу отогнал ее. Даритай может посмеяться над ним: летом, когда звали, не захотел идти, а теперь прибежал, как хвост прищемило. Но главное, Таргудай поймет, что он разгадал его попытку убить, и тогда со зла или спьяну может пойти в открытую.

«Надо во что бы то ни стало пойти к нему прямо и показать, что я ничего не понял, – решил он окончательно и с трудом заставил себя, не сворачивая, шагать к опушке. – Нужно притушить его желание убрать меня хотя бы на время… Только бы дождаться до весны, когда сойдет снег…»

Оэлун сидела в юрте одна и зашивала рваную дыру на овчинном полушубке Хасара, когда у нее вдруг остро кольнуло в груди. Она схватилась левой рукой там, где сердце, удивленно и испуганно застыв взглядом, осторожно отдышалась. Посидела, отставив полушубок в сторону, вслушиваясь в себя: знакомое чувство тяжелой, вяжущей душу тревоги отчетливо легло внутри нее и через несколько мгновений, когда мысли, пометавшись в поисках причины ее беспокойства, остановились, она уже была уверена: что-то случилось с Тэмуджином.

Лихорадочно перебирая в голове все, что могло с ним быть – гнев Таргудая, драка на ножах со злыми тайчиутскими юношами, падение с дикого коня – она проворно вскочила с места, превозмогая охватившую руки и ноги мелкую дрожь, одела шапку и пояс, из подойника на бегу зачерпнула в чистую чашу утреннее молоко и, подставляя снизу ладонь, чтобы не пролить, выскочила из юрты.

Не глядя на удивленно обернувшихся к ней Хачиуна и Бэлгутэя, которые, нарезав из-под снега травы для двух телок, слаживали ее у молочной юрты, она быстро подошла к коновязи и обратила отчаянный взор на солнце, выглядывавшее из-за синеватых туч. Сухо блестя измученными внутренней болью глазами, глядя на тусклый желтый круг, она протянула одну руку назад, хриплым голосом крикнула:

– Травы мне подайте!

Хачиун с Бэлгутэем наперегонки подбежали с пучками ковыли, сунули ей в шершавую темную ладонь. Торопливо макая сухими ломкими кисточками в молоко, проливая через край, она брызнула в небо широким взмахом и пронзительно закричала:

– Хозяин небесного огня, хозяева западного и восточного неба, вы видите, что творится на земле, посмотрите на моего старшего сына Тэмуджина, отпрыска кият-борджигинского Есугея, защитите его от опасности… возьми любого другого вместо него, но этого, хозяина нашего очага и знамени, оставьте!..

Оэлун обернулась к Хачиуну и Бэлгутэю с отчужденным, холодным взглядом, строго крикнула им:

– На колени!

Те послушно пали в снег, опустили головы.

– Этих двоих поднесу вам, живущим на небе, только спасите моего старшего сына! – громко взывала она, продолжая кропить молоком.

Из молочной юрты выскочили все остальные домочадцы и встали, испуганно слушая молитву Оэлун-эхэ небесам…

Тэмуджин, наконец, вышел к опушке. Он осмотрел крайние заросли, выбрал кусты погуще и, встав за ними, бросил свою ношу – седло с убитого коня – в снег. Отдышался, оглядывая открытое пространство перед собой.

Облавный круг здесь заметно сузился, воины в цепи стояли уже в десяти шагах друг от друга. Ближний край его был в шагах полуторастах от него. Звери еще не вышли из тайги. Оттуда, не смолкая, доносился ёхор, и по звуку его было слышно, как приближаются к выходу загонщики.

Тэмуджин перевел взгляд на большую толпу всадников, черневшую на дальнем от леса краю – это было основание облавных крыльев. Там стояли нойоны и нукеры, ждали, когда появятся перед ними звери. Вглядевшись, он выделил грузного, в черной дохе и лисьей шапке всадника на кауром жеребце – это был сам Таргудай. Он неподвижно смотрел в сторону горной долины, не оглядываясь на других нойонов, которые, переглядываясь между собой, размахивая руками, толпились позади него.

Тэмуджин постоял на месте, раздумывая. Вздохнув, он поднял из снега седло и, решительно выйдя из леса, зашагал в сторону нойонов. Краем глаза он заметил, как в цепи с ближнего края всадник на соловом коне оглянулся, увидел его и сказал что-то другому. Тот, затем и другие всадники, обернулись и удивленно смотрели на него.

Тэмуджин шел, в душе набираясь твердости и убеждая себя в том, что он решил верно, надумав идти прямо к Таргудаю – сейчас, а не позже, когда тому уже доложат о неудаче с его убийством и тот успеет обдумать все и принять новое решение.

«Сейчас он еще ничего не знает, – напряженно обдумывал он, шагая по хрусткому снегу. – Он думает, что я уже мертв: ведь тот, кто свалил на меня дерево, наверно, был кто-то из загонщиков или даже сам десятник, и еще не успел доложить о том, что с убийством ничего не вышло. И сейчас Таргудай, вдруг увидев меня живым, должен растеряться и сразу не сможет ничего решить… Будет показывать вид, что испугался за меня, – гадал он о предстоящей встрече. – Наверно, будет ругать десятника, что плохо смотрел за мной, или наоборот, меня будет ругать за то, что неосторожно езжу по лесу, за то, что коня погубил, но тогда я при всех скажу, что это десятник показал мне дорогу под мертвое дерево…»

Тэмуджин шел и видел, как воины, заметившие его, передавали о нем другим. Те оглядывались, смотрели на него и передавали дальше, и скоро их перекличка дошла до самого Таргудая. Крайний в цепи всадник что-то крикнул нойонам, указывая плеткой в его сторону, те разом повернули взгляды и Таргудай, увидев его, долго смотрел на него. Тэмуджин, не спуская глаз, следил за ним. Расстояние между ними было еще немалое, до полутора перестрелов, еще и лиц нельзя было по-настоящему различить, но Тэмуджин уже чувствовал, как тот давит на него тяжелым взглядом своих красных бычьих глаз.

Через некоторое время Таргудай повернул голову в другую сторону и, было видно, что-то сказал нукерам – один из троих всадников, что стояли за его спиной, потянувшись, взял за поводья заводного коня, стоявшего рядом, и рысью поскакал навстречу Тэмуджину. «Глупо он поступил, – сразу подумал Тэмуджин. – Сначала дождался бы и спросил, где мой конь, а потом уже своего давал. А так он показал, что уже знает, что с моим конем… Значит, растерялся и не обдумал, как нужно себя вести. Это хорошо…»