М. Ф. Андреева

Ход к Горькому был по черной лестнице. Длинная кошачья лестница. Потом двери в теплую кухню, за ней холодные комнаты. Столовая с переносной печью. У печи железные трубы. Любил я смотреть на их малиновый недолгий накал. Топили печь разломанными ящиками, которые по наряду привозил какой-то человек по фамилии Раппопорт.

Алексей Максимович жил в комнате с большим окном. По стенам – полки с книгами, очень низкие. Много книг по фольклору. Алексей Максимович в старом пиджаке, забрызганном чернилами до локтей. Поверх пиджака – ватный китайский халат с широкими рукавами. На ногах теплые китайские туфли на многослойной подошве из промасленной бумаги. Он всегда по утрам писал. Писал крупными буквами, каждая буква отдельно, на больших страницах. Хороший почерк XVII века. Сидит Алексей Максимович в китайском раскидном кресле. На полках стоит простой и тонкий китайский нефрит.

В комнатах Марии Федоровны вещи конца XIX века. Тоже много китайских вещей, но это другой Китай, тот, который любили дамы: выпуклая резная слоновая кость на черном лаке.

У Ракицкого огромная комната. В ней шкаф петровских времен с неровными стеклами того же времени, финифтяные слоны бирманского происхождения, каждый слон величиной в большую овчарку, и какие-то черепа, вероятно сиамские, с вложенными в них изукрашенными трехгранными кинжалами – много финифти. На стенах картины самого Ракицкого, написаны они цветными лаками и изображают тропики с обезьянами. Иван Николаевич, безусый, безбородый сорокалетний человек, лежит на большом диване, покрытом истертой оленьей дохой. Кроме дохи, в комнате, по-моему, никаких других согревательных приборов нет».[93]

В квартире А. М. Горького частыми гостями были В. В. Маяковский, В. Я. Брюсов, Ф. И. Шаляпин, Н. К. Рерих, С. В. Рахманинов, А. В. Луначарский, Л. М. Рейснер, В. Ф. Ходасевич, Г. Е. Зиновьев, Л. Б. Каменев и многие другие. Здесь писатель работал над повестью «В людях» и пьесой «Старик», редактировал журнал «Летопись». Уже после революции, когда писателем было создано издательство «Всемирная литература», на квартире собиралась его редакционная коллегия. В 1920 г. у Горького жил английский писатель-фантаст Герберт Уэллс, где его постоянно опекали секретарь Горького Мария (Мура) Игнатьевна Бенкендорф (Будберг) и молодой Корней Иванович Чуковский. Англичанина возили на машине по Петрограду, показали Дом ученых (реквизированный дворец великого князя Владимира Александровича) и Дом искусств (реквизированный особняк Елисеевых). Причем для посещений выбирали время, чтобы там было как можно меньше людей. С К. И. Чуковским Г. Уэллс посетил образцовую школу, созданную на базе Тенишевского училища, где прошел заранее подготовленный торжественный прием «классика английской литературы». Всем довольные советские дети приветствовали Уэллса и благодарили его за прекрасные рассказы и повести. По свидетельству очевидцев, английский писатель понял, что это постановка, и позднее, уже в Англии, писал об этом фарсе, правда, как о частном случае – очень уж любил англичанин советскую власть.

А. М. Горький и Г. Уэллс

Время было голодное, однако к приезду Уэллса столовой Дома искусств выделили более 100 килограммов мяса, а на торжественном обеде стол был уставлен яствами. Что не съели Уэллс с Горьким, раздали, по свидетельству А. В. Амфитеатрова, обитателям Дома искусств.

Горький и Уэллс познакомились в 1906 г., и английский писатель трижды приезжал в Россию. Кстати, у англичанина (как и у Горького) возникли амурные отношения с Мурой, и связь продолжалась более десяти лет.

Об А. М. Горьком и М. Ф. Андреевой писала в своих воспоминаниях поэтесса З. Н. Гиппиус: «…жена Горького (вторая – настоящая его жена где-то в Москве), бывшая актриса, теперь комиссарша всех российских театров, уже сколотила себе деньжат… это ни для кого не тайна. Очень любопытный тип эта дама-коммунистка. Каботинка[94] до мозга костей, истеричка, довольно красивая, хотя surleretour,[95] – она занималась прежде чем угодно, только не политикой. При наличии власти большевиков сам Горький держался как-то невыясненно, неопределенно.

Помню, как в ноябре 17 года я сама лично кричала Горькому (в последний раз, кажется, видела его тогда): „…А ваша-то собственная совесть что вам говорит? Ваша внутренняя человеческая совесть?“ – а он на просьбы хлопотать перед большевиками о сидящих в крепости министрах только глухо лаял: „Я с этими мерзавцами… и говорить… не могу“.

Памятник А. М. Горькому

Пока для Горького большевики, при случае, были „мерзавцами“ – выжидала и Мария Федоровна. Но это длилось недолго. И теперь – о, теперь она „коммунистка“ душой и телом. В роль комиссарши, – министра всех театрально-художественных дел, – она „вошла“, как прежде входила в роль на сцене, в других пьесах. У нее два автомобиля, она ежедневно приезжает в свое министерство, в захваченный особняк на Литейном, – „к приему“.

Приема ждут часами и артисты, и писатели, и художники. Она не торопится. Один раз, когда художник с большим именем, Д-ский, после долгого ожидания удостоился, наконец, впуска в министерский кабинет, он застал комиссаршу очень занятой… с сапожником. Она никак не могла растолковать этому противному сапожнику, какой ей хочется каблучок. И с чисто королевской, милой очаровательностью вскрикнула, увидев Д-ского: „Ах, вот и художник, Ну, нарисуйте же мне каблучок к моим ботинкам!“».[96]

Рядом с домом, на небольшой площади у Каменноостровского проспекта, в 1968 г. открыли памятник А. М. Горькому работы скульпторов В. В. Исаевой и М. Р. Габе, при участии архитектора Е. А. Левинсона. Высокая бронзовая скульптура установлена на постаменте из красного полированного гранита высотой 2,75 м. На его лицевой стороне накладными литерами воспроизведено факсимиле «М. Горький».

В начале XX столетия Петроградская сторона Санкт-Петербурга активно застраивалась доходными домами, составившими пестрый ансамбль ретроспективизма. Фасады местных зданий украшены элементами неоклассики, барокко, ренессанса и русского стиля, что делает их вызывающе яркими даже на фоне старого барочного Петербурга, не говоря уже о строгой классике центральных городских ансамблей.