обязана, сначала удивили, потом тронули мистера Фогга до глубины души. На мгновение он закрыл глаза, словно избегая ее взгляда и боясь, что он проникнет дальше, чем следует. Потом он снова открыл их.

— Я вас люблю, — просто сказал он. — Клянусь в этом всем святым. Я люблю вас, я весь ваш.

— Ах! — воскликнула Ауда, прижимая руки к сердцу.

Мистер Фогг позвонил. Паспарту явился тотчас же. Мистер Фогг продолжал держать в своей руке руку Ауды. Паспарту понял все, и лицо его засияло, как тропическое солнце в зените.

Мистер Фогг спросил его, не поздно ли еще уведомить пастора Семюэля Уильсона.

Паспарту улыбнулся счастливой улыбкой.

— Никогда не поздно, — сказал он.

Было только восемь часов пять минут.

— Значит, завтра, в понедельник! — сказал Паспарту.

— Завтра, в понедельник? — спросил мистер Фогг, глядя на молодую женщину.

— Завтра, в понедельник, — отвечала она. Паспарту выбежал из комнаты.

Глава XXXVI,

в которой Филеас Фогг снова становится ценностью на Лондонской бирже

Теперь настало время сказать, какой поворот в общественном мнении произошел в Соединенном королевстве, когда разнеслась весть об аресте настоящего вора, некоего Джемса Стренда, который был пойман в Эдинбурге 17 декабря. За три дня до этого Филеас Фогг считался преступником, которого преследует полиция. Теперь это был честный джентльмен, совершающий с математической тонкостью свое эксцентричное путешествие вокруг света.

Какой шум поднялся в газетах! Все пари, которые держались за и против мистера Фогга и уже были забыты, снова воскресли, как по волшебству. Все прежние сделки вновь стали действительными. Новые перезаключались с удвоенной энергией. Имя мистера Фогга опять стало котироваться на Лондонской бирже.

Пять коллег мистера Фогга провели эти последние три дня в некотором беспокойстве. Филеас Фогг, о котором они забыли, снова появился на свет. Где он теперь? 17 декабря, в день, когда был арестован Джемс Стренд, минуло семьдесят шесть дней со времени отъезда Филеаса Фогга из Лондона, а от него не было никаких известий. Погиб ли он, отказался ли от борьбы, или продолжает путешествие по установленному маршруту? Появится ли он в субботу, 21 декабря, ровно в восемь часов сорок пять минут вечера, как воплощение точности, на пороге салона Реформ-клуба?

Нельзя описать волнения, которое охватило в эти дни все английское общество. В Америку, в Азию полетели депеши с запросами о Филеасе Фогге. Днем и вечером ходили смотреть на дом, стоящий на улице Севиль-Роу… Ничего. Сама полиция не знала, что случилось с сыщиком Фиксом, который так неудачно бросился по ложному следу. Это не мешало тем временем заключать все более и более крупные пари. Филеас Фогг, как скаковая лошадь, подходил к финишу. Он котировался уже не по сто, а по двадцать, по десять, по пять против одного. Один лишь старый паралитик лорд Олбермейль принимал его акции на равных условиях.

В субботу вечером на Пэль-Мэль и на соседних улицах толпилось множество публики. Целая толпа маклеров собралась у Реформ-клуба. Движение было затруднено. Всюду спорили, кричали. Объявляли курс акций «Филеас Фогг». Полисмены с трудом сдерживали толпу, и, по мере того как условленный час приближался, общее напряжение все возрастало.

В этот вечер все пятеро партнеров нашего джентльмена собрались в салоне Реформ-клуба. Оба банкира — Джон Селливан и Семюэль Фоллентин, инженер Эндрью Стюарт, Готье Ральф, один из членов правления Английского банка, и пивовар Томас Фленген — все они ждали с большим волнением.

В тот момент, когда часы показывали двадцать пять минут девятого, Эндрью Стюарт встал и сказал:

— Господа, через двадцать минут истечет срок, назначенный нами и мистером Филеасом Фогом.

— В котором часу пришел последний поезд из Ливерпуля? — спросил Томас Фленген.

— В семь часов двадцать три минуты, — ответил Готье Ральф. — Следующий приходит только в двенадцать часов десять минут ночи.

— Итак, — продолжал Эндрью Стюарт, — если бы Филеас Фогг приехал с этим поездом, то он был бы уже здесь. Мы можем считать пари выигранным.

— Подождем. Не будем судить раньше времени, — отвечал Семюэль Фоллентин: — вы ведь знаете, что наш коллега — исключительный оригинал. Его точность всем известна. Он никогда не являлся ни слишком поздно, ни слишком рано, и я не удивлюсь, если он появится здесь в последнюю минуту.

— А я, — отвечал, как всегда, нервный Эндрью Стюарт, — даже если увижу его, то не поверю.

— Действительно, — заметил Томас Фленген, — проект Филеаса Фогга был лишен здравого смысла. Какова бы ни была его точность, он все же не мог избежать неминуемых в таком длинном путешествии задержек, а задержка на два-три дня должна была окончательно погубить все дело.

— Учтите, что мы не имели никаких сведений о мистере Фогге, — сказал Джон Селливан. — А между тем во многих пунктах его маршрута имеется телеграф.

— Он проиграл, — сказал Эндрью Стюарт. — Сто раз проиграл. Вы знаете, что «Китай», единственный пароход, на который он мог сесть в Нью-Йорке, чтобы попасть вовремя в Ливерпуль, пришел вчера. Вот список пассажиров, прибывших на этом пароходе, помещенный в «Корабельной газете». Имени Филеаса Фогга там нет. При самых благоприятных условиях наш коллега находится теперь не ближе, чем в Америке. Я считаю, что он опоздает по крайней мере на двадцать дней против назначенного срока. И пять тысяч фунтов лорда Олбермейля пропадут напрасно.

— Это очевидно, — согласился Готье Ральф. — Завтра нам остается только предъявить братьям Беринг чек мистера Фогга.

Клубные часы показывали восемь часов сорок минут.

— Осталось еще пять минут, — сказал Эндрью Стюарт.

Пять членов Реформ-клуба переглянулись. По всей вероятности, сердца их забились быстрее, так как и для хороших игроков игра в данном случае была немалая. Но они не хотели показывать друг другу своего волнения и, по предложению Семюэля Фоллентина, сели за карточный стол.

— Я не отдал бы своей части пари даже в том случае, если бы за четыре тысячи фунтов мне предложили три тысячи девятьсот девяносто девять, — сказал Эндрью Стюарт.

Стрелка показывала восемь часов сорок две минуты.

Игроки взялись за карты, но каждую секунду оборачивались к часам. Можно было определенно сказать, что, как ни велика была их уверенность в своем выигрыше, никогда минуты не тянулись для них так долго…

— Восемь часов сорок три минуты, — сказал Томас Фленген, снимая колоду, предложенную ему Готье Ральфом.