— Извини, я…

— Дашь ли ты мне договорить?

— Да, продолжай… Но я не вижу этих двух средств, о которых ты говоришь.

— Сейчас ты их увидишь. Это просто до чрезвычайности, только слушай хорошенько.

— Да, я слушаю так, что не пророню ни словечка. Я весь обратился в слух.

— Нельзя было колебаться: надо было или повесить их, или уж простить.

— Понятно!

— Дай мне закончить.

— Сделай одолжение.

— Раз они были бы повешены, — мужчины и женщины, все вместе, — все было бы кончено. Кто мертв — тот мертв и не может напоминать о прошлом!

— Совершенно верно, но…

— Дай договорить, я сейчас кончу!

— Пожалуйста!

— Или я помиловал бы их.

— Ну а что же я сделал?

— Ты сделал глупость.

— Гм!

— Нечего говорить «гм»! Вовсе не так легко давать помилование, как ты воображаешь, и в особенности разбойникам с такими силами. Что касается меня, я бы сказал им: «Дети мои, вы потеряли партию, которую считали выигранной; вы славные люди, но вас, вероятно, натолкнула на ваш поступок крайняя нужда; кроме того, я уверен, что вы не знали, что находитесь на моей земле, вы думали что имеете право делать на ней что угодно; но вы ошиблись. Я не поставлю этого в вину — это может со всяким случиться. По берегу реки Красной немало земель, не имеющих хозяев, и вам не трудно будет найти подходящий вашим требованиям участок, до которого никому не будет никакого дела. Если у вас не хватает провианта, то я могу вас снабдить им. Если у вас недостаток в оружии, порохе и пулях, я доставлю вам все это. Расстанемся же добрыми друзьями, и верьте мне, что все, что только я мог бы сделать для вашего удовольствия, я сделаю в пределах возможного, потому что я тоже не богат». Тогда разбойникам, обязанным тебе многим, не осталось бы ничего другого, как благодарить тебя. У них не было бы никакой причины желать тебе зла; они уехали бы с благодарностью, и все было бы покончено между тобою и ими, потому что у них не оставалось бы ни малейшего предлога не только мстить тебе, но даже и сердиться на тебя.

— Да, во всем этом много правды, но, к несчастью, теперь уже поздно об этом сожалеть!

— Очевидно, что эти негодяи только выжидают удобного случая, чтобы отомстить тебе, и как только этот случай представится, они не упустят его!

— Как ты это легко говоришь! — произнес полковник.

— А, бог мой! Я говорю, что думаю. Как знать? Быть может, этот случай представился уже им, и они вернулись сюда ускоренным маршем, чтобы привести в исполнение план такой мести, какая тебе и во сне не снится.

— Ты не ошибаешься, Вильямс! Ты роковым образом, совершенно бессознательно, являешься пророком.

— Я, пророком? Ты шутишь!

— Ничуть. То событие, о котором тебе рассказывали, случилось уже много времени тому назад, Вильямс.

— Ну так что же?

— А то, милый друг, что моему старому лейтенанту, Леону Маркэ, было дано сегодня знать, всего несколько часов тому назад, что эта разбойничья шайка спешно вернулась в наши края.

— Возможно ли?

— Это положительно верно, — сказал управляющий, — я знаю эти сведения от вполне надежного человека, к которому имею полное доверие.

— Гм! В этом мало утешительного! — возразил Вильямс. — Удивительная удача для меня, приехавшего сюда развлечься! Если так будет продолжаться и дальше, то я получу много удовольствия! Что же вы предполагаете предпринять?

— Защищаться, черт возьми! — вскричал полковник.

— Это само собой разумеется, но надо быть в силах это сделать.

— У нас до шестидесяти человек, которые постоят за себя и в которых мы уверены.

— Это недурно. Но, очевидно, эти негодяи ловко расставили свои западни и приняли меры предосторожности на будущее.

— Не знаю, я ничего не нахожу возможным предпринять, раньше чем их план действий не выяснится.

— Гм! Сначала следует обезопасить детей и женщин.

— Я и сделаю это прежде всего.

— И ты будешь прав. Впрочем, если бы можно было… В это время под балконом послышался довольно сильный шум.

— Тише! — произнес управляющий.

Он поднялся, схватил ружье и, нагнувшись над перилами балкона, крикнул, щелкая пружиной ружья:

— Кто там?

— Друг! — ответил чужой голос.

— Странная вещь! — пробормотал управляющий.

Не колеблясь ни минуты, он спустил с перил балкона веревочную лестницу, которой, очевидно, часто пользовался, чтобы уходить из дому, не привлекая внимания кого-нибудь.

— Поднимайтесь, — сказал он.

Несколько секунд длилось молчание.

Все трое мужчин ждали, испытывая беспокойство и некоторую тревогу. Под балконом раздался приятный и размеренный, но едва слышный свист.

— Это Черная Птица! — прошептал управляющий.

— Что бы это могло значить? Он свистнул в свою очередь. Почти в то же мгновение веревочная лестница натянулась; большая тень вынырнула из темноты парка и шагнула на балкон. Управляющий не ошибся: это был Черная Птица, вождь команчей.

— Что случилось? — спросил полковник.

Вместо ответа Черная Птица потушил огонь, поднял на балкон веревочную лестницу, увлек троих мужчин за собой в гостиную и старательно, бесшумно запер дверь. Когда все это было кончено, он стал говорить, или, вернее, ворчать, пожимая плечами:

— Белые люди — безумцы! Безумцы, что сами отдают себя в руки своих врагов, которые подстерегают их в тени с захода солнца.

— Так мы в опасности? — живо произнес полковник.

Закрыв окна и задвинув ставни, Черная Птица зажег свечи; потом молча взглянул на полковника, описав вместо ответа круг около своей головы указательным пальцем правой руки.

— Неужели нам грозит опасность быть скальпированными? — вскричал полковник содрогаясь.

— Да, — лаконично ответил индеец. — Все будут скальпированы. И белые мужчины, и женщины, и дети — никого не пощадят. Понял ли мой отец? Затем, после смерти белых воинов, — грабеж и поджог каменных хижин.

Невозможно было бы сообщить более кратко столько печальных известий! Мужчины были совсем подавлены.

— Какое индейское племя может расставлять нам такие капканы? Ведь у нас не было никаких ссор с краснокожими? — спросил полковник.

Черная Птица пожал плечами.

— Краснокожие — воины, — сказал он, гордо выпрямляясь. — Перед тем, чтобы выступать против неприятеля, они посылают ему стрелы, возвещающие о войне. Индейцы — не враги белых: враги их — это люди их расы!