Из того, что ей всё-таки удалось уловить, рождалось два вывода – оба, очевидно, совершенно ужасные: они не станут убираться отсюда прямо сейчас, а ежели она пожелает, Володя легко позволит уйти ей совсем одной.

– Нету у меня места, куда можно сбежать, я сирота! – звенящих в голосе слёз Ковальчик скрыть не удалось.

– Да просто обожди немного! – рявкнул Володя.

Истерики его раздражали. Но едва ли цыганский выродок мог знать, чем приютская раздосадована на самом деле.

Да девчонка и сама для себя не могла это решить. Что её так задело? Его безразличие? Невозможность сию же минуту покинуть это проклятое место? Неважно.

Ей было гадко. До того гадко и больно, будто кто-то с размаху ударил молотом между рёбер и вышиб воздух. И зияющая теперь в грудине дыра не давала спокойно дышать: «Ты – ублюдок. Ублюдок, ублюдок!»

– Если мы не найдём доказательства того, что Империя торгует сиротами, а ты не захочешь остаться, я помогу тебе. Всё продумаем, без спешки. А ежели окажется, что мы были правы, сбежим все вместе. Дай ты мне всего несколько часов!

«А если их нет?!» – хотелось крикнуть Маришке.

Но вместо того она выдавила другое:

– Но куда?

Ковальчик разглядывала свои колени, из последних сил удерживая чувства при себе. Нет. Она не позволит рыданиям вырваться наружу. Он не увидит её унижений. Не снова.

– Если придётся идти против Империи, выбор у нас невелик.

Маришка вскинула на него глаза, вмиг высохшие от изумления:

«Что?!»

– Ты хоч-чешь пг'имкнуть к г'еволюционерам? – Настя резко отвернулась от окна, и Маришка увидела, как уголки её губ неестественно быстро дёрнулись вверх, искажая лицо какой-то совсем нездоровой полуулыбкой. – Это твой план?

– Ежели окажемся правы, то это единственный путь. Соберём побольше доказательств, передадим информацию свободным газетам, рассекретим деяния Императора. Мы не придём с пустыми руками и глупыми байками. От нас будет польза. Император против нас, мы против него. Ты представляешь, что начнётся, если мы поднимем шумиху…

Маришка скривилась. Володя собирался пожертвовать драгоценным временем, их жизнями, возможно, чтобы… принести революционерам пользу?

Настя вдруг расхохоталась. Так неожиданно и громко, что с мгновение никто был не в силах что-либо вымолвить.

– У-у-у-умалишённые! Умалишённые!

Настин смех – обыкновенно лёгкий, звонкий и заразительный – сейчас был отрывистым и грудным. Хриплым, как у душевнобольной старухи, что, бывало, прохаживалась вдоль приютского забора и таращилась на сирот бельмастыми зенками. И от этого рваного звука шея Маришки покрылась гусиной кожей.

– Довольно. – Володя, отмерев первым, прикрыв глаза, поднялся на ноги. Кровать протестующе скрипнула. – Думаю, у нас не так много времени. Так что начинать следует прямо сейчас. Не смей никого будить, – велел он Маришке, едва удерживая нарочито безразличное выражение на лице. – И постарайся… угомонить её.

Приютская скосила глаза на подругу. Хохот той оборвался так же быстро, как и начался. Теперь Настя стояла неподвижно. Бледная и растрёпанная, пребывающая, судя по всему, где-то совсем далеко.

«Проклятый дом…»

Кивком головы Володя велел Александру следовать за собой. Так не сказав больше ни слова, он направился к выходу из спальни. И Ковальчик не оставалось ничего лучше, чем молча провожать их спины взглядом.

Этой ночью они снова останутся здесь.

«Просто великолепно». – Ковальчик покосилась на Настю. Уж уговорить её бежать сейчас было, очевидно, теперь задачей ещё более невыполнимой, чем прежде.

Маришка вздохнула.

Когда дверь за приютскими бесшумно закрылась, Маришка подошла к подружке, взяла под руку и повела к кровати. А та и не думала сопротивляться.

– Давай-ка ты просто проспишься. – Ковальчик усадила её на постель.

Настя ничего не ответила. Юркнув под одеяло, она сразу же отвернулась к стене.

Приютская с мгновение разглядывала её застывшую фигуру. Плохенькое одеяло не скрывало подружкиной худобы.

– Ты в порядке? – наконец неуверенно и без должного интереса в голосе поинтересовалась Маришка.

Но Настя ей, конечно, ничего не ответила.

«Ну и Нечестивый с тобой!» – устало подумала Ковальчик.

Она воротилась к собственной постели. Настино поведение её уже по-настоящему раздражало. Жалобно скрипнула под Маришкиным малым весом кровать. Казалось, мебель здесь такая старая, что ещё немного – и рассыплется трухой.

Приютская улеглась на живот и уткнулась лицом в подушку. Уснуть ей вряд ли удастся – тоска, приглушённая переживаниями, вернулась, а голова была готова лопнуть от переполнявших мыслей. Но так хотелось хотя бы попытаться. Им нужно набраться сил. Им нужно сопротивляться. Им нужно доказать Всевышним свою преданность.

«Они не захотели даже начать обдумывать план побега… – Маришка зажмурилась, ощутив, что глаза вновь защипало. – Ему всё равно, он готов самолично выпроводить меня из своей жизни…»

Пришлось разозлиться на саму себя, чтобы изгнать это противное, ноющее… нечто из грудной клетки. Не о том она думает. Какая вообще разница? Но нечто уходить не собиралось.

«Когда Танюша исчезла? – тогда Маришка принялась яростно копаться в воспоминаниях. Просто так и заставила себя это делать. – Она не поспела за нами, когда мы услышали шаги учителя, или же отстала раньше? Побежала назад, к спальням, или спряталась в галерее? Могла ли малая услышать что-то, увидеть и испугаться? Или и вправду решила сбежать ещё до приезда сюда? Но какой в этом смысл, могла ведь уйти и в Ирбите, раньше…»

Столько вопросов. А ответы взять неоткуда.

«Могла ли она увидеть то же, что и я?..»

Заглядывала ли девочка под кровать? Заглядывал ли туда кто-то ещё, кроме неё – Маришки?

Мысли снова ушли не туда. Мерзкое чувство от Володиного предательства мигом исчезло, уступая место…

«Нет! Не думай об этом! Хватит. Хватит!»

Она должна выдержать все испытания. Она должна доказать, что достойна прощения.

За окном снова поднялся ветер. Вой прорывался сквозь щели, недружелюбно скрипели ставни.

Маришка принялась за молитву. Пылко, с остервенением проговаривая просьбы о милости, о прощении. Её шёпот мешался с хороводом звуков, порождаемых снежной бурей. И всё равно, даже сквозь всё это, Маришка услышала ещё один едва слышный шёпот. Чужой. И вся похолодела.

«Всевышние, прошу-прошу…»

От ужаса волоски на руках встали дыбом прежде, чем до неё с запозданием дошло: шёпот доносился с соседней кровати. А слова различить всё равно было невозможно. Так что, открыв глаза и повернув голову, Маришка, раздосадованная собственными донельзя расшатанными нервами, раздражённо процедила:

– Всевышние, ну чего ты там бубнишь?

Настя так и лежала – носом к стенке, укутавшись с головой в одеяло. Только светлые волосы свисали с подушки.

– Моя сестг'а г'аспг'остг'аняла листовки г'еволюционных кг'ужков, – прошептала подружка. И хотя на этот раз голос был громче, она так и не повернулась.

– Что?! – Маришка впервые об этом