Велес, им всем сейчас помочь мог лишь только Велес. Покровитель не только плодородия и богатства, но и ума, мудрости. Разума.

– Какая нелепица, пг'ости меня Всевышние…

Маришка с трудом подавила ухмылку. Внутри расцветало мрачное торжество. И так и хотелось прошептать: «А я говорила». Едва слышно, специально. Словно чтоб никто не заметил. Но, разумеется, чтобы услыхали все. Она догадалась, в чём было дело.

Она почти наслаждалась. Володино излияние мыслей – что за музыка для ушей. Он, Танюша, Настя, да и сама Маришка… Всё это…

«Я говорила. Говорила!»

Безбожие. Наука. Вольные газеты… Революционеры поступали именно так – заставляли их сомневаться. Подрывали веру в традиции, существовавшие многие столетия. Их общее прошлое. Говорили: «Нынешний Император – безумец». Говорили: «Нет никаких Навьих тварей, комендантский час просто предлог всех контролировать». Говорили: «Нет никаких Всевышних, прошлого государя умертвили за то, что он хотел открыть вам правду!»

«Ставьте всё под сомнение» – разве не это было одним из главных их лозунгов? Ничему не верить. Конечно. Ведь наука… ведь прогресс.

Не говорили ли революционеры на самом деле то, что нашёптывали им по ночам Навьи дети?

Они всем морочили голову.

И вот теперь все они здесь – в этом доме. В этом… «Паучьем княжестве». Готовы перегрызть друг другу глотки, только бы не слушать, не слышать. Всё ещё здесь, потому что надо ведь всё «ставить под сомнение».

Всевышние наказывали их за то, что посмели в них усомниться. Всевышние отвернулись от них.

Первой жертвой пала она сама. Конечно, она сама. Ведь как она посмела?…

Существо – ни живое, ни мёртвое – оно преследовало теперь Маришку. Неустанно. Во сне, в мыслях, наяву. Первой жертвой пала она сама. И никто ей не верит, теперь-то особенно. Вот её наказание – Всевышние оставили её. Бросили гнить в Навьем доме.

Да, вот так. Ведь несложно признать.

Но кто потом?

Настя. Разумеется, Настя. Припадочная, одержимая подружка – здесь, в этой усадьбе она порой походила… да-да, вот на кого! Маришка всё не могла взять в толк, что её так смущает, что крутится, танцует на самом кончике языка, на границе сознания. Но теперь-то она поняла. Настя здесь, в этом доме стала походить на себя из давнего прошлого – ту полоумную маленькую богачиху, что решила подарить несчастной бритоголовой сиротке краденую горлицу. Настроение её менялось теперь, словно осенний ветер, постоянно, порывисто. Она повадилась прикидываться, будто не помнит очевидных вещей. Или совсем их не замечает. Но… прикидываться ли?

Её лицо меняет порой выражений столько да так стремительно и невпопад, что и не уследить. И когда это началось? После первого припадка, конечно. Два дня назад.

Кто потом?

О, теперь-то пришла Володина очередь. Их главный неверный, отрицающий нечисть, отрицающий сам устой их жизни… оказался, какая ирония, тоже повержен тем, в чём неистово так сомневался.

Интересно, как много было здесь их ещё? Остальных, также павших жертвами дурного этого места? Прогневивших Всевышних. Заставивших весь Пантеон отвернуться от них.

Была ли одной из них и Танюша?

«Наверняка».

Вот чем был этот дом… Это «Паучье княжество».

Их наказанием.

Слишком много себе они позволяли, пряча под простынями мятые листки из свободных газет.

Княжеская усадьба, очевидно, должна была расквитаться с каждым по-своему. Само это место… Место преступления против Единого Бога и всего Пантеона. Место резни. Лобное место.

Всевышние бросили их наконец на растерзание всем тем Навьим тварям, к которым столько лет и так самозабвенно каждый из них так хотел прислушаться.

Губы сами собою искривились в улыбке. Её было до того сложно сдержать, что приютской то и дело приходилось закрывать лицо ладонями.

Она понимала так ясно, как дневной свет: никто из них – ни она, ни Володя, ни даже Настя – больше не были здесь собою прежними. Каждый проведённый в этом доме час, каждый день они… Менялись. Становились одержимы каждый своею идеей. Навязчивой. Тревожной. Теряли рассудок – вот на что она была готова поставить зуб.

«Быть может, хоть теперь-то мне удастся уговорить их бежать? – её сердце молотило, будто бы она уже бежала. – Бежать, а потом вымаливать, на коленях вымаливать прощение у Пантеона».

Убеди Володя остальных – а он то умеет, как никто другой, – его, конечно, послушают. Убеди Володя остальных – и ей не придётся уходить в одиночку. Одно его слово – и все эти тотчас же решатся свалить. Подальше от этого места. От мышеловов. Анфисы. Смотрителя. Твари, притаившейся под кроватью.

Володя, устроившийся сверху, на матрасе, касался коленом Маришкиного затылка. Остальные двое – «эти голубки» – сидели на Настиной кушетке, прижавшись друг к другу и разве что не переплетя пальцы. Но сами они того, казалось, и не замечали. Александр был скучающе-апатичным, Настю… колотило от злости.

Коридорные часы пробили полночь. Бом-бом. Бом-бом. Двенадцать сдвоенных ударов.

Их низкий голос заставил Маришкины пальцы мелко затрястись.

«Будто колокол на казнь».

Она сжала их в кулаки.

О подслушанном в каморке Володя рассказал быстро и сухо. Без лишних деталей и эмоций. Будь на его месте Маришка, история затянулась бы надолго. Но она не была на его месте, и цыганский выродок изложил за тройку минут то, что слышал. Слышал только он сам.

«В доме нет должных запасов еды».

Велика проблема. Приедет ещё паромобиль, и всё будет в порядке – на этот, конечно, счёт.

Володя добавил к пересказу ещё и забавные свои измышления – совсем кратко. Но того было достаточно, чтобы внутри у Маришки всё наконец встало на свои места.

«Наказание…»

– Так значит, по-твоему, они тогг'уют детьми? – едва не прошипела Настя.

И Ковальчик ею невольно залюбовалась. А затем задрала голову и скользнула лишь мимолётным взглядом по пошедшему красными – едва заметными в полумраке комнаты – пятнами лицу Володи.

«Ну – нравится? Когда твои слова ставят под сомнение?» – едва не слетело с её языка. Она вовремя сцепила зубы. И всё равно не удержалась от усмешки.

Всевышние были велики. Умны. Хитры.

Каждому воздалось по заслугам.

Маришка снова запрокинула голову, и снова поглядела на цыгана – уже в открытую.

– Ну не будешь же ты спорить, гляди – тут всё выглядит так, будто это место никогда и не задумывалось для нас новым домом. – Володя сминал и разглаживал пальцами жёсткую простыню. Сминал и разглаживал. И наблюдать за этим было так… неописуемо приятно, что Маришка даже сама раскраснелась. – Без запасов еды. Без парт. Без должного количества домоприслужников. Грязное. Сгнившее…