Они ели деревянными ложками уху, пахло дымком и домом. Дома, в Чернобыльской Зоне, случались вот такие уютные вечера. Редко, но случались.

Берет налил уху в алюминиевую миску, подождал, пока остынет, и ушел от костра куда-то на берег.

Девушка бежала рядом с ним, чуть обгоняя и заглядывая сталкеру в лицо.

– Она разучилась есть по-человечески, – тихо сказал Ведьмак. – Химеры не умеют, они лакают. Понимаешь?

Валентин справился с комком в горле и кивнул.

– Помочь сможешь?

Парень задумался, потом сказал:

– Но тогда химера умрет.

– А если не помочь – умрут двое. И химера, и Берет. Он и так слишком много о смерти стал думать, я же чувствую. И химера без него сдохнет. Или начнет убивать направо и налево.

– Ее надо к Монолиту. – Валентин протянул ладони к остывающим, чуть подернутым синим углям. – В Чернобыльскую Зону. Тогда, может быть, девушка вернется. Это, конечно, неблизко, но я провожу.

– Здесь есть пробой, совсем недалеко. – Ведьмак потер заросший белой щетиной подбородок. – Ладно, это хорошо, что можно помочь.

– Я не уверен… – начал было Валентин. Но Бей-Болт не дал ему договорить.

– Значит, дела наши обстоят следующим образом. Ты был для Кощея источником силы, без тебя он не сможет управлять новой Зоной. Но это не значит, что эта Зона не возникнет. Она уже зацепилась за Москву, она уже там, так что ждать осталось недолго. И что станет с москвичами – неизвестно. Изменить мы уже ничего не можем, но, может быть, сможем помочь.

– Ишь ты, – усмехнулся Ведьмак. – Целую речь толкнул! Эк тебя заколбасило-то! Ты в генеральные секретари ООН баллотироваться не собираешься? А то я бы за тебя проголосовал.

– А как же Александр Борисович? – спросил Валентин. – Который Кощей.

– Кощей прорвался к пробою. Тут неподалеку стоит чертово поле СВЧ-излучателей, все они до сих пор работают, хотя научная братия давным-давно сбежала. Результатом этой работы оказался пробой в Чернобыльскую Зону, вот через него и ушел Кощей. Сначала он хотел отыскать тебя, но времени у него было мало, поэтому он, пока совсем не ослаб, и направился к пробою.

– Весело было, – встрял Ведьмак. – Мутантов его мы положили всех до одного, у него тут неподалеку своя биостанция имелась, они как раз мутантами там и занимались. Странные какие-то мутанты, кстати. И очень опасные. Почти такие же опасные, как люди. Мутантов положили, а он все-таки ушел. Думаю, что к Монолиту. Так что некоторые проблемы у нас все-таки имеются… Эй… да ты спишь…

Валентин сидел у догорающего костра и смотрел на огонь. Его клонило в сон, день был длинный, но кончился он хорошо…

Из леса вышли двое. Сначала он подумал, что это сталкер Берет со своей Ночкой, но потом понял, что это не Берет, а совсем другой человек. У человека за спиной висел кофр с гитарой, а дробовик он держал поперек груди. Рядом с ним шла молодая, очень красивая женщина в немного старомодном легком платье и туфлях-лодочках.

Какое-то время Валентин сонно смотрел на них, потом в нем словно что-то взорвалось, и он узнал.

– Здравствуй, – сказал он. – Здравствуйте…

Слова почему-то выговаривались с трудом.

Потом встал и сначала пошел, а потом побежал навстречу…

* * *

– Спит. – Ведьмак накинул на уснувшего Валентина одеяло. – Совсем мальчишка… Спит и улыбается. Видно, снится что-то хорошее. Интересно что?

Когда-то он считался перспективным ученым. В спецслужбах работает много ученых, и зачастую очень даже неплохих. Он и сейчас считал себя ученым, просто возможности его изменились, он стал самодостаточен, ему теперь не нужны ни приборы, ни компьютеры, его приборы теперь всегда были с ним. Он сам стал универсальным прибором, мультиметром в самом широком смысле этого слова. Его разум, его интуиция – они всегда были на высоте, а теперь, когда он научился управлять собственными мутациями, равных ему не стало. По крайней мере он так считал – и был не так уж далек от истины.

А нравственность – что же, настоящие ученые, как он всегда полагал, редко болеют этой болезнью нищих духом и интеллектом. Как, впрочем, и милосердием. Если бы наука была милосердной, у нас не было бы даже той плохонькой цивилизации, которая имеется сейчас. Так он полагал – и был совершенно искренен. Впрочем, разве он первый?

«Последствия эксперимента ужасны? Зато какая великолепная физика!»

Потом он был сталкером. Работая в «Янтаре», он увлеченно изучал мутантов и однажды понял, что сталкеры тоже мутанты, но каким-то невероятным образом сохранившие человеческий облик и чувства. Вопрос был только – в какой степени. Чтобы изучать сталкеров, он вышел из защищенных от излучений бункеров и лабораторий под ржавое и неласковое небо Зоны и стал одним из них.

Так поступали многие ученые до него, так будут поступать многие и после. Когда-нибудь потом это назовут подвижничеством, подвигом во имя человечества или, наоборот, предательством и преступлением против него. Все зависит от того, каким в результате этого поступка станет мир.

На самом деле ни подвигом, ни предательством здесь и не пахло, ему просто было невероятно интересно. Кроме того, на этом пути у него практически не было предшественников, а значит, и конкурентов тоже. Страшная это штука – научное любопытство. Так же, как неукротимое стремление оказаться первым. Ученые вообще руководствуются бессознательным гораздо чаще, чем полагают обычные люди. Ау, дедушка Фрейд!

Став свободным сталкером, он продолжал считать себя ученым. В Зоне ведь тоже есть какая-то своя общественная жизнь, есть даже своя политика, но ссоры кланов, споры о смысле существования Зоны и прочая человеческая чепуха его совершенно не интересовали. Зато ни одна опасная вылазка в неисследованные локации без него не обходилась. Он считал, что сначала следует собрать информацию, а выводы можно сделать потом, когда будет время, когда он постареет и уже не сможет ходить по Зоне.

Обыватели могут сколько угодно рассусоливать о мировых проблемах, все равно где – на московской кухне или у костра в Ржавом лесу, – толку от этих рассуждений никакого. Он знал, что решает проблему тот, кто знает, зачем ее надо решить. И имеет соответствующие способности и права для решения.

Из некоторых походов он возвращался один, часто с пустыми руками, без хабара, но всегда с новыми знаниями о Зоне.

Когда-то подобные ему прививали себе смертельные болезни – он решил привить себе Зону. И Зона не заставила себя ждать, она заметила его и поставила свое клеймо. Теперь и он стал одной из тварей Зоны, оставаясь при этом ученым и человеком. В большей степени, конечно, ученым, а человеком он и раньше был, так сказать, по остаточному принципу. Впрочем, кто из нас может определить, сколько в нас человека и сколько твари?