ворам не подати; а стать бы вместе на литовских людей и засеки, где пригоже крепити, а воров бы в поречья не пропустити…»

Каргополю, который в этом же году несколько раз осаждали поляки и литовцы, было совсем не до Пудожа. Ответа каргопольского воеводы пудожане не дождались. Правда, в 1613 году в эти места послали воеводу Богдана Чулкова, собравшего под свою команду местных крестьян. Отряд Чулкова сумел отбить поляков, литовцев и казаков, хотевших взять приступом Андомский погост, и отогнать разбойников, которые вскоре отошли на север, к Холмогорам. Правда, часть разбойников откололась от своих основных сил и еще три долгих года не давала покоя своими набегами пудожским и андомским деревням.

С одной стороны, документов о том, что Пудожский погост был разграблен разбойничьими шайками, не найдено, но с другой… половина деревень Пудожского погоста за время Смуты обезлюдела. Впервые на погосте появились дворы бобылей. Всего на погосте в 1616 году, по данным писцовой книги, проживало менее двухсот человек, включая священников и монахов. Оправиться от последствий Смуты Пудожский край смог только к середине семнадцатого века.

Тут бы и написать, что вторая половина семнадцатого века прошла в Пудожском крае тихо и спокойно. Старик ловил неводом рыбу, старуха пряла свою пряжу… Тем более что рыба в Водле и Онежском озере по-прежнему была, неводы приходили не с тиной, а с налимами, лососями и сигами, лен рос, холсты ткались и даже корыта… но нет. Москва стала укреплять границу со шведами, от которых настрадалась во время Смуты, и по всей Карелии начали создавать полки пашенных солдат. Пашенные солдаты были чем-то вроде пограничников, у которых в одной руке была сабля, бердыш, пистолет и пищаль, а в другой – соха, борона, веялка и молотилка. Понятное дело, что при таком количестве оружия и сельскохозяйственных орудий руки у крестьян просто опускались и даже отваливались. Нужно было нести пограничную службу, если необходимо – принимать участие в военных походах против Швеции или Польши, а в промежутках между дозорами и походами успевать сеять, веять и молотить, не забывая о воспроизводстве самих себя. Дьячок Пудожского погоста Алексей Калинин, служивший писарем в одном из пашенных полков, писал в своей челобитной: «Приходилось мне писать беспрестанно во всякий день у тех солдат во всех трех ротах, а мой деревенский участок пахать некому. Обнищал я и осиротел… я человек одинокий погиб и питаться нечем».

В 1666 году власти смилостивились и отменили службу в пашенных полках, но… увеличили налоги. Так увеличили, что разорили крестьян, и без того разоренных службой в пашенных полках. Потом налоговое бремя немного уменьшили, потом снова увеличили… Крестьяне стали убегать. В 1678 году в Пудожском крае опустело более двух десятков деревень – их жители уходили в соседние и не только в соседние уезды. Наконец оставшиеся решили жаловаться. В 1677 году уговорили пудожане крестьянина Кондратия Прокопьева завернуть коллективную жалобу в чистую тряпицу, спрятать ее под нагольный тулуп и отправиться в Москву. Пришел он в Москву и там обнаружил таких же, как и он, ходоков из Олонецкого, Кижского, Андомского и других погостов. Собрались ходоки вместе, скинулись по копеечке, а то и по гривеннику, наняли приказного, почесал он пером за ухом и написал общую жалобу ото всех погостов, и эту жалобу жалоб они отнесли в Новгородский приказ. Два года ее приказные крючки рассматривали. Два года челобитчики жили в столице, работали разносчиками сбитня и горохового киселя, плотниками, укладчиками деревянных тротуаров, подавали овес и сено на лошадиных заправках, наконец просто побирались Христовым именем, пока жалобу… не признали ложной, а самих ходоков не велено было бить кнутом.

Вторая половина семнадцатого века сделала Пудожский погост, как сказали бы нынешние политические обозреватели, ареной драматических событий, связанных с раскольниками. Последние бежали в эти глухие края в надежде укрыться от всевидящего глаза и всеслышащих ушей Москвы. Раскольников было здесь так много, что в июле 1693 года их вооруженный отряд из находившейся неподалеку Рогозерской пустыни сумел захватить Пудожский погост. Нехватки в продовольствии раскольники не испытывали – хлеб им приносили жители окрестных деревень. Двадцать дней погост находился во власти раскольников. Чернец Тимошка, руководивший вооруженным отрядом, крестил всех приходящих к нему и «говорил де он, чернец, всем людям, что ныне вера худая, и четвероконечный крест называет крыжем». Чернец Тимошка речами не ограничился – он со товарищи захватил и переосвятил местный приходской храм, священников из него выгнал, избил, а дома их разграбил. Священники решили пожаловаться земскому старосте Пудожского погоста, но тот тоже ушел в раскол, и тогда они подали челобитную царям Ивану и Петру Алексеевичам. Из Олонца власти выслали отряд стрельцов под командой сотника Никиты Ижорина и подьячего Ивана Буракова для наведения порядка. Указания им были даны строгие: «…велено смотреть накрепко, чтоб церковные раскольники в лесах и в волостях не жили, а где объявятся и их велено сыскивать, и имать, и пристанища их разорять, чтоб ту их богомерзкую ересь искоренить, и впредь бы не возрастала; а животы их раскольнические, всякие, по оценке велено продавать и деньги присылать к Москве, в новгородский Приказ».

Раскольники времени даром тоже не теряли. Оружия у них было достаточно – больше ста пищалей и к ним восемь пудов пороха. Они понимали, что долго сопротивляться стрельцам не смогут, и решили отойти из Пудожского погоста к деревне Строкиной, где у них были подготовлены дома, в которых они собирались себя сжечь. Перед тем как покинуть погост, они совершили крестный ход, перекрестили своих сторонников, освятили воду в Водле, совершили в церквях богослужения по старым дониконовским правилам, забрали Евангелие и другие церковные книги, которые собирались сжечь вместе с собой.

Тем временем подоспел стрелецкий отряд из Олонца и окружил раскольников в четырех избах. Поначалу «сотник и подьячей с стрельцами и с понятыми людьми, их, воров, уговаривали, чтоб они от такой своей богомерзкой ереси перестали и принесли бы покаяние и повиновение, и они де воры, повиновения не принесли и говорили всякие богомерзкие слова, и на церковь Божию и на четвероконечный крест велику хулу износили…». От слов раскольники перешли к делу и стали стрелять в людей Никиты Ижорина, но как только стрельцы, подбежав к избам, начали прорубать стены, «оне де воры, зажглись вскоре и сгорели все без остатку, потому что де изготовлены были у них к тому пожегу всякие припасы, порох и солома и сено сухое». Сгорело в четырех избах восемьсот совершенно живых людей.

Ни от Рогозерской пустыни, ни от деревни