– С какой? – поинтересовалась Лола. – Осмотреть достопримечательности?

– Плевать я хотел на достопримечательности! – с неожиданной злостью бросил он. – Мне сейчас не до всякой фигни! Дела надо делать, и срочно, пока… – Тут Роман замолк, как будто кто-то остановил его, и закончил обычным своим тоном: – Вечером парадный ужин. Оденься понаряднее, здесь, кажется, так положено.

– Здесь – это где? – усмехнулась она. – На рыбацком острове?

– Здесь – это на Балканах, – в тон ей ответил Кобольд. – Положено, чтоб баба сверкала золотом-брильянтами. В знак уважения к деловому партнеру.

– А что, твой деловой партнер балканец? – удивилась она.

– Балканец. Он вообще-то не Борис, а Борислав. Родился в Москве, но сам черногорец и очень этим гордится. Родители его от Тито сбежали после войны, когда все это еще Югославия была. И мне он не партнер, а… Ну, тебя это не касается. Оденься как положено.

– Что это с тобой? Слишком ты нервничаешь, – прищурилась Лола. – Может, к деловому партнеру и в постель свою бабу укладывать положено?

– Надо будет – ляжешь, – бросил Кобольд. – Ужин в девять. Отдыхай пока.

– Мерси, – сказала она уже ему в спину.

Роман вышел из комнаты.

Настроение у нее испортилось окончательно. Конечно, вряд ли он стал бы укладывать ее в постель даже к самому нужному деловому партнеру, во всяком случае, раньше ничего подобного за ним не водилось. Но выслушивать его нервное хамство все равно было неприятно, и одеваться к ужину поэтому было неприятно вдвойне.

К тому же Лола как раз таки сомневалась, что ее перетянутый резиночкой хвостик, короткие шорты и не достающая до пупа пестрая маечка будут расценены Борисом как неуважение к нему; он не показался ей глупым, даже наоборот. Но, в конце концов, ей было все равно, во что одеваться, и выбор туалета не доставлял ни малейшего затруднения.

Она выбрала оптимальное сочетание простоты и дороговизны: платье из черного шелка в шанелевском духе и тот самый израильский бриллиантовый пояс, который Роман заказал когда-то к подобному же мероприятию. Заодно она решила обновить духи, не менее драгоценные, чем бриллианты. У изготовившего их парижского парфюмера было всего три десятка клиентов в Европе, и возможность войти в их число давалась не богатством. Кобольд получил эту возможность по чьей-то очень высокой протекции – такой же, какая помогла ему получить личное приглашение от месье Мартеля на скачки в Эйнтри.

Духи, впрочем, в самом деле были необыкновенные. Они были сделаны из грасского жасмина, в них была добавлена золотая пыль, и налиты они были в хрустальный флакон, который сам по себе являлся произведением искусства. Правда, Лола была уверена, что ни один участник вечернего мероприятия не отличит эти особенные духи от тех, что продаются в подземном переходе. Но, в общем, ей и до этого не было дела. Совершенные создания человеческих рук были для нее ценностью сами по себе, без сторонней оценки.

Ужин оказался многолюднее, чем она предполагала. И не только потому, что на нем зачем-то присутствовал охранник Семен. Кроме Бориса, Кобольда и Лолы, в самом большом доме острова-отеля, в зале со сводчатым потолком и просторной верандой, собрались еще какие-то люди. Может быть, Кобольд, как это часто бывало, не утрудился бы тем, чтобы представить их своей спутнице, но Борис сделал это сам.

– Почетные гости президента Черногории, – сказал он, подводя Лолу к трем мужчинам, которые стояли на веранде, увитой розовыми цветами бугенвилеи, переговаривались и потягивали красное вино. – Русские космонавты.

– Космонавты? – удивилась она.

– Да, – улыбнулся один из этих мужчин, кряжистый и усатый. Кажется, он представился Игорем; Лола не запомнила, кого как зовут. – А что это вы так удивились?

– Я как-то не думала, что еще бывают космонавты, – пожала плечами она. И, спохватившись, что из-за плохого настроения говорит бестактности, добавила: – Извините.

Усатый раскатисто расхохотался.

– Бывают, бывают, куда ж они денутся? – сказал он. – Вот Иван как раз космонавт, месяц назад из полета вернулся. С Международной космической станции. Его ведь по телевизору сто раз показывали, неужели не видели?

– Я мало смотрю телевизор.

Лола попыталась улыбнуться, чтобы не выглядеть совсем уж невоспитанной, но улыбаться одними губами она не умела, а настроения для настоящей улыбки не было. Да она и вообще редко улыбалась.

Правда, космонавт, кажется, ничуть не обиделся. Он посмотрел на Лолу с интересом, и интерес в его глазах отличался от того интереса, к которому она привыкла, встречаясь взглядом с посторонними мужчинами – да вот хоть и с Игорем, кстати. В черных глазах Ивана не было ни праздного любопытства, ни желания потрогать и попробовать новую красивую женщину, ни подчеркнутой, как у Бориса, проницательности. Что это за интерес, Лола не поняла, но ей и не хотелось в этом разбираться. Она лишь мельком отметила, что космонавт почему-то кажется смуглым, хотя на самом деле лицо у него обычное, как у всех; сама она загорела гораздо сильнее. А почему так кажется, Лола понять не успела.

Гостей пригласили к столу, накрытому в зале, и Борис как-то незаметно усадил ее рядом с собой. Она тут же вспомнила слова Кобольда: «Надо будет – ляжешь», – и настроение у нее испортилось окончательно. Вдобавок еще и Сеня уселся рядом с хозяином прямо напротив Лолы, сверля ее таким взглядом, словно у нее в лифчике была спрятана бомба. Хорошо, хоть стол был широкий, поэтому взгляд охранника не упирался ей в лоб. А Кобольд и вовсе не смотрел в ее сторону, беседуя с разговорчивым усатым Игорем.

«Да что это я? – рассердилась на себя Лола. – Какая мне разница, кто где сидит, кто на меня как смотрит? Пропади они пропадом все!»

Покачивалась где-то на поверхности чистой воды яхта, обступали ее причудливые берега фиорда, а она сидела тут среди чужих людей и не чувствовала в своей жизни даже того маленького, чуть теплящегося смысла, который едва ли не впервые после детства почувствовала, когда входили на закате в Неаполитанский залив и на рассвете – в Бококоторскую бухту.

– Попробуйте пршут, – услышала Лола и вздрогнула: так некстати ворвался в ее мысли голос Бориса.

Впрочем, и мысли были не такие, о которых стоило бы сожалеть.

– Пршут – это что, вино? – спросила она.

– Это копченый окорок. В горах в каждой деревне есть сушарня, коптильня то есть, в которой его делают. А вино к нему подходит «Вранац про корде». Вот это, красное.

Он налил вина в Лолин бокал; алое пятно переливчато легло на скатерть.

– «Про корде»? – переспросила она. – Сердечное вино?

– Да, кажется, латинский корень именно такой, – кивнул он. – Хорошее вино. Хотя самое лучшее, чтобы вы знали, домашнее, молодое. Называется «црмничко вино». Его тоже в горах делают и закусывают свежим инжиром. Если вы приедете в октябре одна, я вас отвезу, попробуете.