«Не вырываться же, – подумала она. – Ну, пусть считает себя самым удачливым».

Борис придерживал ее за талию уверенно, грудь у него была широкая, как стена, но… Но то чувство, которое у Лолы связалось с ним сразу, оставалось неизменным и сейчас, когда он сжимал ее в объятиях, – она чувствовала, что безразлична ему. В нем не было даже той единственной страсти, которая была по отношению к ней в Романе и которая была для нее единственно привлекательной в нем: жадного желания обладать ею. Когда Роман хотел ее, то хотел так, что у него сводило скулы; она это чувствовала. В этом все-таки было что-то живое, не поддающееся контролю разума. А в том, как Борис вел ее в танце, был только разум.

Но зачем, с какой неведомой целью она нужна была его разуму?

– Подумайте, Лола, – чуть наклонив голову, негромко сказал Борис ей на ухо. – Я действительно могу увезти вас прямо сейчас. Я понимаю, у вас с Кобольдом дела. Но со мной те же самые дела можно вести ничуть не хуже. Даже лучше. Вы не ошибетесь, уверяю вас.

– У меня нет с ним никаких дел. – Она попыталась отстраниться от Бориса, но его руки на ее талии вдруг сделались стальными. – У меня ни с кем нет никаких дел.

– Никогда не поверю, что такая женщина довольствуется ролью постельной принадлежности, – уже не на ухо, а обычным голосом сказал он. – И что Кобольд использует вас только для сексуальных утех, тоже не поверю. Это все равно что забивать гвозди микроскопом.

Положение было такое идиотское, что скука мгновенно сменилась у Лолы злостью. Борис держал ее крепко, вырываться было глупо, танцевать с ним – да и не танцевать ведь, а просто обниматься у всех на глазах – еще глупее… К ее счастью, на веранду вышел официант и пригласил на горячее.

– Мы вернемся к этому разговору в более подходящей обстановке, – нехотя выпуская ее из своих объятий, сказал Борис.

Не отвечая и не глядя на него, она вернулась к столу.

Лола ушла, когда вечеринка была еще не закончена. Просто выскользнула незаметно из зала, прошла по лабиринту улочек и скрылась в том доме, где они поселились с Романом. Кто-нибудь другой, пожалуй, с первого раза и не запомнил бы этого причудливого пути или не нашел бы нужный дом в темноте, но она, как однажды заметил Кобольд, ориентировалась в пространстве как кошка.

Поднявшись на второй этаж к себе в комнату, Лола упала на кровать, даже не расстегнув бриллиантовый пояс. Ей почему-то было так противно, как будто она неделю не мылась. Хотя ничего особенно противного, собственно, не произошло. Ну, предложили ей поменять одного спонсора на другого, ну сделали это, может быть, слишком прямо, без обиняков. А может быть, и не слишком прямо, а всего лишь так, как это обычно и делают, да и какие могут быть обиняки…

«Объелась я просто, – решила она. – И мяса, и рыбы. Объелась на ночь, вот дурацкие мысли в голову и лезут».

Мясо и рыба, приготовленные по-черногорски, под сачем, то есть под большой металлической полусферой, на которой лежали угли, – были необыкновенно вкусны. Лола ела их так, как обычно едят от плохого настроения конфеты или пирожные. И съела слишком много: пояс давил на живот, а желудок доставал, кажется, до самого горла.

Конечно, мрачные мысли были связаны именно с вечерним обжорством, а не с какими-то смутными и тягостными чувствами, которых она не могла даже назвать.

Она лежала без света, смотрела в потолок, на котором качались неизвестные тени, может быть, от виноградных листьев за окном, а может быть, от чего-то несуществующего или существующего за гранью доступного. Чего-то такого, что доходит до человека в виде чувств и смутных теней, только ими и доказывая свое существование.

Дверь внизу стукнула, чьи-то торопливые шаги послышались на лестнице. Лола села на кровати; тени на потолке мгновенно исчезли.

«Значит, не от листьев», – почему-то подумала она.

Но эта странная мысль улетучилась мгновенно. Дверь распахнулась, и на пороге появился Роман. У него за спиной, как широкий матрас, маячил Сеня.

– Ты здесь? – коротко, резко выговорил Кобольд.

– Да, – недоуменно ответила Лола. – А где мне быть? Я устала, – объяснила она. – И живот заболел. Поэтому ушла.

– Поэ-этому? – насмешливо протянул Роман. – И где тебе, значит, быть?.. Вот и мне интересно послушать, где ты сейчас могла бы быть. И где, может, в ближайшее время будешь!

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, – поморщилась Лола. – Могла бы быть, буду… Что за бред?

– Бред?! – вдруг заорал он. Лола даже вздрогнула от неожиданности: никогда она не слышала, чтобы он так орал. – Сука, ты меня что, за лоха держишь?! Весь вечер с ним шепталась, а теперь – бред?!

«Ничего себе! – ахнула про себя Лола. – Да он меня приревновал, что ли?»

Эта мысль показалась ей такой смешной – Роман никогда не то что не ревновал ее, но даже не выказывал по отношению к ней чувств такой силы, которой требовала ревность, – что она невольно улыбнулась.

– Хиханьки ей… – процедил он сквозь зубы.

И вдруг, в два шага оказавшись рядом с кроватью, схватил ее за руку и рванул к себе так резко, что она вскрикнула:

– Руку вывернешь!

– Заткнись, – так же злобно процедил он и оттолкнул ее так сильно, что она ударилась спиной о стенку. – Руку ей вывернут! Да тебя всю надо наизнанку вывернуть, блядь подзаборная.

– Ты что, совсем свихнулся? – воскликнула Лола. – По-твоему, я с кем танцую, с тем и спать собираюсь?

– Да плевать мне, с кем ты спать собираешься. – Голос Романа вдруг переменился: стал холодным и жестким. Теперь трудно было представить, что он может прийти в неистовство от ревности. – Плевать, поняла? Хоть на шоссе выходи, если между ног свербит. Но Младич мой конкурент, ясно тебе? Да он только и думает, как бы шею мне свернуть! Скажешь, ты этого не знала?

– Откуда я должна была это знать? – растерянно произнесла Лола.

– Говорил я вам, не бывает таких совпадений, – подал голос Сеня. – Подумаешь, принцесса на горошине! – Он повернулся к Лоле: – Опять скажешь, в Домодедове сама по себе к нам прибилась? Кому другому эту сказочку теперь на уши вешай!

– О каких делах ты с ним только что говорила? – еще резче, не проговаривая, а словно выплевывая слова, спросил Роман. – Ну, быстро!

– Я не могла говорить с ним о делах. – Эти слова Лола произнесла уже спокойнее, хотя все еще не могла преодолеть растерянность и чувствовала внутри, где-то в животе, дрожь: слишком неожиданным было все происходящее. – У меня нет никаких собственных дел, и ты это прекрасно знаешь. Я твоя постельная принадлежность. – Она усмехнулась, вспомнив слова Бориса. – И до сих пор тебя это устраивало.

– Ты о моих делах с ним говорила, – медленно, раздельно произнес Кобольд; злоба клокотала у него в горле. – О моих! И я хочу знать, о чем ты ему докладывала – только о Карамазорском комбинате или о чем-то еще.