он потерял любимую подругу, а тем, что на свет появилось новое существо, которое было Беккер в смерти.

За трое бессонных суток он написал стихотворение «Реквием по одной подруге». Им поэт частично замаливал грех перед Паулой, которую подвел и у которой была «одна надежда – на жизнь, полную работы, – которая не сбылась», частично же заклинал духа, на что указывал в первых же строках: «У меня есть свой мертвец, и я его отпустил».

Гнев редко звучит в написанном Рильке так открыто, как здесь. По его словам, трагедия жизни Беккер не в смерти, а в том, что это была не ее смерть. Для поэта смерть была самым личным человеческим опытом. Как он писал в «Мальте», смерть – это семя, с которым каждый из нас рождается на свет и которое с каждым прожитым днем прорастает в нас все больше и больше. Вот почему любая – болезненная, полная страданий кончина была бы для Беккер предпочтительнее этой старомодной и деспотической смерти. Рильке винит себя, ее мужа и вообще всех людей мужского пола в несправедливости ее конца: «Я обвиняю всех мужчин».

Но, может быть, для нее была надежда и в смерти, продолжает поэт. Тогда как художники-мужчины свободны в акте творчества производить на свет произведения искусства по своей воле, женщины самим устройством своего тела обречены быть прикованными к миру физического. Рильке молит Беккер, теперь свободную от тела, довершить свою трансформацию и перестать преследовать живых, отказаться от самой жизни: «Не возвращайся. Если можешь, останься/ мертвая средь мертвых…»

Рукопись с посвящением Кларе Вестхоф Рильке немедленно отослал издателю. Но, поскольку поэма оказалась недостаточно велика и выпустить ее отдельной книгой было невозможно, то было принято решение, что Рильке напишет второй реквием, и они выйдут вместе, отдельным томом. Темой второго реквиема стал для Рильке молодой поэт по имени Вольф фон Калкройт. Рильке никогда не встречался с ним лично, но в Ворпсведе он был своего рода легендой, поскольку покончил с собой в возрасте девятнадцати лет. Несостоявшийся поэт, чей творческий потенциал был уничтожен еще на взлете, он был своего рода духовным близнецом Беккер.

В посвященном ему стихотворении Рильке пытается вообразить то, что могло бы побудить молодого поэта остаться в живых. Если бы юноша прожил достаточно и успел испытать то, что испытал он, Рильке, общаясь с Роденом. Если бы он познал радость труда и собственного рабочего места, «где люди работают молотом, и день достигает простой реальности…» Тогда он, возможно, понял бы тот урок, который Рильке усвоил в Париже: что язык – это не тот инструмент, который «сообщает, где болит», но тот, который помогает строить что-то из боли.

Изгнав Беккер, Рильке смог вернуться к рутинной работе – вычитке заключительного черновика «Новых стихотворений». Рильке очень много трудился в первые месяцы своего пребывания в «Отеле Бирон», и неудивительно, что Кокто его даже не заметил. Единственным человеком, с которым он виделся тогда, был Роден, который время от времени заходил к нему со словами поддержки. Радуйтесь своему одиночеству, говорил он, оно и есть абсолютное счастье. Однажды он сказал Рильке, что в сравнении с поэтом, который рисует словами правду, все остальные писатели – пустые мазилки.

Закончив «Реквием», Рильке завершил и «Новые стихотворения». Конечно, этот сборник вряд ли можно считать самым значительным достижением поэта, но именно он обозначил его решительный отход от прежнего курса и неизменное намерение следовать в новом направлении. Как явствует из названия, книга совсем не похожа на прежнего Рильке. В сухой, несентиментальной прозе он создал портреты странных объектов, совершенно не похожих на людей: червей, открытых ран, животных. Как кубизм в живописи, так стихи Рильке в поэзии ломали прежнее представление о том, что заслуживает центрального места в искусстве, а что может являться лишь фоном, и рассматривали новые объекты со всех мыслимых точек зрения.

В «Новых стихотворениях», или «вещественных стихах», как называл их сам Рильке, люди исчезают почти полностью. Да и предметы, о которых идет речь, нередко отступают на задний план или появляются лишь как негативное пространство. Поэт заштриховывает все, что окружает предмет, оставляя лишь его контур и выводя его, таким образом, в центр. Так, стихотворение о лебеде в такой же степени можно считать и описанием воды, по которой он плывет, и размышлением об умирании: «оттолкнуться, не чувствовать больше / твердой почвы, на которой мы стоим изо дня в день».

Сборник разделил критиков Рильке на два лагеря. Многие немцы-почитатели его ранней поэзии были уязвлены разрывом с традицией романтической лирики. Венцы большей частью приветствовали эмоциональную отрешенность новых стихов, присущую fin de siècle[9]. Но, пока критики спорили, к какой поэтической школе отнести Рильке – к немецкой, австрийской или богемской, – он всем утер нос, посвятив книгу французу: A mon grand Ami Auguste Rodin[10].

А когда его издатель предложил ему хотя бы перевести эпиграф на немецкий, чтобы он соответствовал всей остальной книге, поэт отказался наотрез и оставил посвящение на родном для Родена французском. Слова учителя – travailler, toujours travailler, «трудиться, неустанно трудиться» – призывом звучали в его ушах, и результатом стал самый плодотворный пока период за всю его поэтическую карьеру. Какие бы разногласия не возникали между ними в дальнейшем, Рильке всегда будет благодарен Родену за этот опыт.

Больше того, пример Родена послужил ему образцом для собственного творчества. «Проза хочет строиться, как собор; в ней ты остаешься без имени, без амбиций, без помощи: один среди лесов, наедине с собственной совестью, – писал Рильке Родену в новом году, вскоре после публикации его книги. – Другому мне пришлось бы объяснять, что это значит. Но вы, мой верный и единственный друг, вы поймете меня правильно».

Не успев еще порадоваться завершению работы над «Новыми стихотворениями», Рильке пустился в новый труд. Дав себе зарок исчерпать до дна ту творческую лихорадку, которая началась с создания «Реквиема», поэт в январе 1909 года сообщает своему издателю, что отныне будет посвящать каждый день работе над «Мальте». Ничего, что для этого ему придется запереться в своей комнате «Отеля Бирон» и принимать пищу «через окошко в двери, как узнику», писал он. Он ни с кем не будет видеться и никуда не поедет до тех пор, пока не закончит книгу летом.

Однако данное обещание почти сразу пришлось взять назад. Оказалось, что Лу Андреас-Саломе, Клара Вестхоф и его итальянская пассия Мими Романелли – три главные женщины его жизни в то время – собрались в мае в Париж.