и сопит. Но ребята говорят, что он старается. Тяжело ему, конечно, но старается. Не говорит только ни с кем. Один ест, один на терапию ходит, всегда один. В саду часто возится, почти до ночи.

– Дай ему время, Олеж. Кир – пацан гордый. А тут еще и на себя обида большая, – вздохнул я. – Даст судьба – свидимся еще и поболтаем. Ты уж пригляди там за ним, на всякий.

– Ну а ты чо? Куда и когда? – спросил Олег, когда мы вернулись на кухню и, разлив коньяк по стаканам, выпили.

– Дела порешаю сейчас, с мамкой поговорю и рвану. Не знаю куда. Да и неважно, на самом деле, – честно ответил я. Олег кивнул и задумался.

– Ну, номер мой у тебя есть. Свидимся, братка.

– Свидимся, – улыбнулся я и вновь наполнил стаканы коньяком. А затем негромко запел, подпевая старой песенке из кассетника.

– Мы рубились вместе мечами.

Мы молились вместе богам.

Мы уходили в поле ночами,

И приносили жертвы волкам.

– Нечего плакать нам о смерти,

Сядем пить пиво в первых рядах.

Рядом с богами – рядом с бессмертьем,

Мы умираем, смерти смеясь! – закончил Олег, хлопая ладонью по столу, и мы, рассмеявшись, обнялись.

Через месяц я один стоял на перроне и ждал прибытия поезда. Олег, как обычно, уехал по делам Шамана, Кир лежал в центре реабилитации, а остальные разъехались раньше меня. Рядом со мной компашка рэперов тоже провожала друзей на поезд. Те веселились, орали и передавали друг другу сиську с пивом. Улыбнувшись, я вспомнил, как мы, будучи такими же, собирались на концерт «Каннибалов».

Мамка, конечно, поплакала чуть-чуть, но я успокоил её, сказав, что просто хочу развеяться и отдохнуть. Из универа я уволился без проблем, отработав две недели, а Олег, понимая, что мне тяжело, почти каждый вечер заезжал в гости, пока его не похитила работа. Наташку после того разговора я так и не увидел. Она тихо исчезла из моей жизни, и лишь дыра в сердце нет-нет, да начинала побаливать, когда я натыкался на что-нибудь, связанное с Лялькой.

Вещей у меня было немного. Старенький плеер, который я не решился выбросить, все также был заряжен старым добрым металом и висел на поясе под курткой. Отцовские берцы были надраены кремом, старая косуха приведена в божий вид, а в торбе со скалящимся Крисом Барнсом лежали две майки на смену, светлые джинсы, носки и разная мелочь.

Вздохнув, я достал свой старенький телефон и включил аську. Какие-то контакты еще зеленели, висело сообщение от Дим Димыча, который извинялся, что не смог приехать. Но я задумчиво смотрел на пять красных ников: Кир, Жаба, Лаки, Ирка, Лялька. Лишь ник Олега еще горел зеленым, но я не знал, на сколько хватит его «батарейки». Взгляд выхватил и ник Леськи, тоже красный. Улыбнувшись, я открыл чат с ней и, чуть подумав, написал:

«Ты была права. Плохое было. Была и темнота. Но я надеюсь, что обещанное тобой хорошее тоже будет».

Отправив сообщение, я убрал телефон в карман и, поправив торбу, неспешно пошел к поезду, который прибывал на первый путь.

Эпилог.

Семь лет спустя. Май 2015 года.

Родной город за семь лет ничуть не изменился. Разве что постарел немного: асфальт потрескался сильнее, фасады домов стали более ветхими, да новых лиц прибавилось. Я не собирался возвращаться, но что-то кольнуло в груди, когда я решился взять отпуск, и, почти не задумываясь, купил билет на поезд домой.

Домой… Забавно, но я уже не считал этот город своим домом. Разве что наша старенькая квартирка все так и стояла пустой на Рязанском проезде. Мамка после моего отъезда решилась уехать к тетке в деревню, да так там и осталась. Я навещал её периодически, возвращаясь в Москву откормленным и загорелым. За квартирой же присматривала тетя Лена, Иркина мать. Но я не стал заходить к ним за ключами. У меня были свои. Нашлись в ящике с хламом съемной квартиры, куда я их засунул семь лет назад.

Я постоял у подъезда, не решаясь войти, и выкурил пару сигарет, а потом улыбнулся, увидев на кирпиче рядом с дверью знакомый почерк. Мой почерк. И надпись: «Кир, Ирка и Дьяк = братаны». Даже на облупившейся лавочке виднелись артефакты прошлого, в это самое прошлое меня возвращавшие: «Лаки и Кир = секс». «Жаба – лох». «Олег сосет хуи» и прочая чепуха, нацарапанная ножом на старых досках.

– Ой, Миш, ты что ли? – прищурившись, спросила меня сморщенная, как пожухлый гриб, бабка. Присмотревшись, я с трудом узнал в ней бабу Катю.

– Привет, баб Кать. Да, я, – улыбнулся я, подходя ближе. – Как вы тут?

– Да что нам будет? Живем, – как-то добро улыбнулась она, рассматривая меня. – Ты вон гляди, вытянулся, вырос. Как мама? Пропала куда-то.

– В деревню к тетке уехала. Квартира пустой стоит. Думали сдавать, да кому тут оно нужно. Смотрю, тихо тут стало, – хмыкнул я, поднимая голову и смотря на пустые окна.

– Ох, да, Мишка. Половина-то померли уже, а новых мало приезжает, – покачала головой баба Катя. – Ладно, пойду до магазина. Хлебушка купить надо.

Я кивнул и, проводив её взглядом, решился войти в подъезд.

Наша квартирка встретила меня звенящей тишиной. Не гремела на кухне кастрюлями мама, не дымил в кресле папиросой отец. Перекрыты были краны с водой и газом, кровать родителей аккуратно застелена, а в шкафу, на самом видном месте, стояла фотография. Братство Окурка, 2001 год.

Я открыл краны, наполнил чайник водой и поставил на газ. Затем высыпал в кружку с логотипом «Gorgoroth» оставшийся с поезда пакетик с быстрорастворимым кофе и залил все кипятком. Сел на табуретку, закурил сигарету и задумался. Мысли и воспоминания обрушились на меня, как снежный ком, вызвав комок в груди и слезы, застывшие в уголках глаз.

Я долго ходил по квартире, перебирая старые вещи и копаясь в ящиках. Вот стопка журналов «Dark City», половину из которых я так и не вернул Жабе и Олегу. Вот болванки, которые мне когда-то записывала Ирка. Подарок Лаки – египетский крест, который я так ни разу и не надел. Мой старый «Сименс», цепь и пара колец-черепов из нержавейки, пожелтевшие и смятые билеты на концерт «Каннибалов». Старая записная книжка. Вся моя жизнь.

Хмыкнув, я достал свой телефон и, покопавшись в записной книжке, нашел номер Олега. Чуть подумал, а потом нажал на значок «зеленой трубки». Через мгновение послышались длинные гудки, прервавшиеся знакомым, чуть хриплым голосом.

– Аллё.

– Олеж, ты?

– Ага.