Томас смотрит на визитку. Дженет Изон. Младший партнер. Адвокатская контора Кирби. Номер телефона. Мобильный телефон. Факс. Он переводит вопросительный взгляд на Дженет Изон.

– Зачем это?

– Чтобы сказать мне, куда вы приглашаете меня на ужин завтра вечером, – говорит она, и Томас едва успевает отпрыгнуть, когда ее машина трогается с места и устремляется вперед по улице, а следом за ней другой автомобиль, водитель которого, проезжая мимо, бросает на него свирепый взгляд.

Однако Томас находится как будто в ступоре. Он стоит посреди дороги, пуская ртом завитки пара в теплом для января воздухе, и смотрит на визитку. Дженет Изон. Ужин. Завтра вечером. Его первая мысль, что, конечно же, он не пойдет: он никогда не ходит на подобные встречи, он понятия не имеет, что там говорить, как туда одеваться, оплачивать счет самому или делить его и нужны ли какие-то действия с его стороны, пока они ждут такси.

Но потом Томас решает, что лучше жалеть о сделанном, чем о несделанном, и впервые в новом тысячелетии думает о том, что, возможно, не так уж и плохо, что не наступил конец света, как ожидалось.

Элли сидит на скамейке перед приходской церковью, кутаясь в связанный бабушкой шарф и пальто, служащее ей уже два года: оно жмет ей в плечах, и руки сильно торчат из рукавов. Потом можно пойти поглазеть в витринах магазинов на новые пальто, которые она никогда не сможет себе позволить. Элли прижимает к себе рюкзак и наводит свою воображаемую мушку на тридцатилетнюю парочку, весело прогуливающуюся по небольшому саду в тени башни с часами: они держатся за руки, как двое выживших после кораблекрушения, качающихся на морских волнах и панически боящихся потерять друг друга.

Бах! Он сидит вечерами допоздна за выпивкой и просмотром старых фильмов, потому что ему невыносимо ложиться с ней в постель.

Бах! Она дважды за последний месяц едва не заказала себе билет в какое-нибудь жаркое и далекое место, но лишь в последний момент остановилась, убрав кредитку и закрыв сайт. Но она это сделает. Она оставит его. Она убежит.

День холодный, и небо черное и тяжелое, грозящее снегом – вернее, говорящее о том, что он мог бы пойти, если бы было на один-два градуса холоднее. Шарф Элли натянут по самые уши, поэтому она не слышит, как подходит Дэлил, и подпрыгивает от неожиданности, когда он усаживается рядом в своей стеганой куртке.

– Ты всегда так делаешь? – непринужденно спрашивает он, разглядывая сосиску в тесте, завернутую в бумажный пакет «Греггз». – Я имею в виду воображаешь, будто стреляешь в людей. По-моему, это как-то не очень нормально. Хочешь откусить?

Элли берет сосиску в тесте и с аппетитом откусывает от нее, после чего возвращает ее Дэлилу.

– Я не воображаю, что стреляю в людей, – говорит она с набитым ртом, полным наполовину пережеванного мяса и слоеного теста. – Это всего лишь моя снайперская винтовка правды. Она показывает, что люди, которые кажутся счастливыми, на самом деле лишь притворяются. Вся их счастливая жизнь – сплошной обман. Никто не счастлив, если говорить правду.

– Я счастлив, – хмурится Дэлил. – По крайней мере был, пока ты не отхватила половину моей сосиски в тесте.

– Нет, ты не счастлив, – возражает Элли. – Никто не счастлив.

Дэлил задумывается.

– Нет, ты все-таки ошибаешься. Я счастлив.

– Ты только думаешь, что счастлив, – настаивает Элли.

– Но если я думаю, что счастлив, значит, я и правда счастлив, – говорит Дэлил, откусывая сосиску в тесте. – Декарт, верно?

– Ты не можешь быть счастлив. – Элли еще сильнее прижимает к себе свой рюкзак. – Потому что это будет нечестно. Снайперская винтовка правды – это все, что у меня есть. Единственное, что не дает мне сойти с ума. Мне нужно верить в то, что никто на самом деле не счастлив, а если это не так, то от этого я буду только несчастнее. – Она смотрит на Дэлила умоляющими глазами. – Не лишай меня этого.

Он пожимает плечами, закидывает в рот остатки сосиски в тесте и сворачивает бумажный пакетик.

– Ты права, – жуя, говорит он. – Я действительно ужасно несчастлив. Особенно из-за того, что ты не сможешь пойти на вечеринку в пятницу вечером.

– Я правда не могу, – вздыхает Элли. – Ты прекрасно это знаешь. Джеймс едет в Лондон рано утром в субботу. А я должна работать в пятницу в польском магазине, и сейчас это особенно важно. – Она смотрит на Дэлила. – Я потеряла свою работу в сварочной мастерской.

«Есть кое-какие проблемы», – говорит Хутерс со свисающей с его сухих губ самокруткой, вытирая жирные после завтрака руки о свою футболку с нарисованной на ней голой женщиной с пустыми глазами, отвечающей на его внимание своей застывшей глупой улыбкой. Он собрал всех своих воскресных работников в мастерской вокруг электрического обогревателя – единственной уступки, на которую Хутерс пошел, чтобы сделать это место хоть немного более комфортным для работы в разгар зимы. Это большое, гулкое помещение из бетона и профнастила, с выстроенными по периметру скамейками. Работа Элли заключается в том, чтобы собирать металлические сетки и сваривать их в аппарате точечной сварки, нажимая ногой на педаль: в результате получаются заготовки, которым впоследствии предстоит превратиться в тележки для супермаркета. Это тяжелая и грязная работа, и ее руки постоянно усыпаны маленькими ожогами, лицо перепачкано маслом, а пальцы покрыты занозами от стоящих рядом с ее рабочим местом грубых деревянных поддонов, на которые свалена металлическая проволока, предназначенная для сварки. Элли работает таким образом все воскресенье и в конце дня получает коричневый конверт с двадцатью фунтами внутри. Однако, похоже, эта сварочная подработка теперь для нее накрылась.

Где-то в глубине мастерской из радио доносятся «Воскресные песни о любви» Стива Райта. Хутерс трет нос и кричит: «Выключите эту хрень на минуту!» Элли оглядывается вокруг, окидывая взглядом разношерстную компанию своих товарищей по воскресной работе: несколько мужчин среднего возраста в потрепанной одежде, разговаривающих о футболе, пиве и женах; несколько с виду студентов, количество которых весьма уменьшилось после рождественских каникул, и несколько групп иммигрантов, держащихся обособленно, только со своими, за исключением одного блондина-австралийца, охотно болтающего со всеми, кто окажется рядом, но ни разу так и не ответившего на восхищенные взгляды Элли.

– Тут в последнее время МТП стало совать свой нос, – говорит Хутерс. В глубине мастерской начинает звучать «Lady in Red». Хутерс кричит: – Я же сказал, выключите эту хрень! – Потом он поворачивается к кучке латышей, одетых все, как один, в кожаные куртки: – М-Т-П, – раздельно произносит он. – Министерство труда и пенсий. Вечно лезут куда не просят, черт бы их побрал. Только мешают честным бизнесменам хоть что-нибудь заработать.

Хутерс похлопывает себя по карманам в поисках зажигалки и пытается вернуть к жизни свою погасшую самокрутку. Он сухо кашляет дважды и говорит: