Улочка на окраине городка сбегала не очень круто к речке. Речка была тихая. Вода – чистая, но темноватого цвета. Это просто в верховьях она забирала много болотистых ручейков. Но – хорошая была речка.

Промышленности в этом городке никакой особенно не было. Поэтому речку ещё не успело человечество загадить. Как вздыхало местное руководство – «прогресс, вишь ты, запаздывает».

А природа шепталась – эх, благодать, ихний прогресс наш городок обходит мимо. Хорошо.

Вдоль улочки, поросшей травкой, что подтверждало – по ней ездят редко – стояли деревянные домики. Народ здесь жил не шибко зажиточный. Поэтому даже гужевой транспорт появлялся не часто.

Летом, по утрам женский пол с корзинками шел на местный рынок. Крыжовник, малина, смородина. Нехитрая природа давала средний доход теткам, что с огородов кормились.

Кроме огородниц утром к речке важно шли гуси, собрать в бочажках ряску, утки выводили своих детей. Куры у домов разбирались с червячками и следили за петухами. Ведь всякая курица понимала – петух – всему голова. Поэтому-то и мчались на призывные петушиные вопли, когда он, стоя над червячком или жучком, вопил своим дурам – давайте, быстрее, быстрее.

Улица была незаметная вроде, но две особенности придавали ей неизъяснимую привлекательность.

Первое – палисадники. Эка невидаль, палисадники в России! Да и здесь они простые, нехитрые. Но цветы в них отдают такой аромат, что и человек, и пчелы, и жучки – паучки разные наслаждаются запахами резеды, левкоев, роз, гвоздик, маков, маргариток, лилий в полной мере.

А вечерами они дарят такое благоухание, что даже сварливая Агафья (а такая должна на каждой улице жить), даже Агафья переставала пилить мужа, стояла, положив груди на заборчик своего палисадника и жмурилась: «Кость, ты погляди, что сирень-то вытворяет. Прям нюхай где хошь» и вздыхала чему-то. Впрочем, чему вздыхала, объяснить не могла.

Вторая особенность улочки состояла в том, что вечером всегда появлялся туман. И летом. И осенью. И зимой даже.

Жители туман особенно не любили по причине девчат. Ибо девчата летом, ввечеру из дома выскользали и только их в тумане и видели. Наблюдательные бабки, да мамаши, да свекрови разные были недовольны. Ну никак не углядишь за туманом чертовым, с кем Наташка пошла. Да Дарья не целуется ли вон тама, в кустах. Ах, туман, туман, ну никак не дает получить полную и ясную информацию.

Название улочки, кстати, было ни то Клары Цеткин, ни то Розы Л. Но все это официальное наименование давным-давно забыли и звали улочку просто, но даже и романтично: Туманная. Многие и путали. То ли улица, то ли переулок. Но «туманный» – оставался и улочка даже в городке числилась в достопримечательностях. Не особенно первого разряда, но все же. Даже раз в год, когда в местной газете «Путь к коммунизму» все темы были исчерпаны, американские агрессоры заклеймлены, мелкие воришки из промторга – выведены на чистую воду (а крупных воров в СССР, так же как и секса – нет), в газете появлялась заметка об особенностях городка. Где говорилось о грибах в местном бору, выловленной щуке в речке и туманах на улочке, где вечерами сирень отдает такие запахи, что и Нина Риччи и Ив Сен Лоран и даже жемчужина японской парфюмерии – принцесса Кики – ничего подобного загнивающему западу предложить не могли.

* * *

Но наступал вечер. Подходила темнота и все неожиданно менялось. Кусты принимали очертания невиданных зверей, цветы закрывали свои красоты, а ветви сирени приобретали вид лица какого-то. Вроде даже давно виденного, но страшного, из какой-то сказки что ли.

В эти темнеющие мгновения, когда уже туман, застревая в деревьях обрывками ваты, уходит из улочки, в окне одного из домиков появляется лицо. Вернее, лицо не очень даже видно. Потому что всегда немного прикрывается кисеей занавески.

Но проходящие, кто взглядывал, знали: Ромка после дежурства или после возни в огороде отдыхает и разглядывает народ. Народ же двигался. Мимо домика Романа. Но сначала про народ, в основном женского пола, что двигался до полных сумерек не переставая.

Нет, давайте все-таки сначала про Ромку. Ромка, Роман Асхатович Камальдинов, здесь и родился. И хоть числился, как вы видите, татарином, но на самом деле получил от россиянки – мамаши такой генный букет, что никак не мог решить – кто же он.

Но ежели вы думаете, что Ромка этим очень заботился, то ошибаетесь. Не больно то.

Вот только вернулся от с войны в пустой дом. Мама умерла неожиданно от крупозного воспаления легких. В 1942 году, да в глубинке, какие лекарства могли быть. А уж пеницилин – про него уж верно и ЦК ВКП(б) не знало. Хотя, вероятно, НКВД все-таки информацией может и владели, да вот получи её!

А отец ушел из жизни на следующий год. Больно горевал. Тем более, что пришла ему похоронка на Романа.

Роман же воевал очень хорошо. И своему взводу танковому внушал – делай, что должно, а там – Бог управит. Вероятно, не такими словами, но до бойцов доходило. Роман же ещё в 1941 столкнулся в бою с немецкими танками. Наши были ещё не КВ и не Т-34, но быстрые. Правда, обзор не годился никуда. Вот Рома и придумал. То есть, встал на башню, попросил заряжающего его держать и с верхотуры отлично начал немца расстреливать. Подбил машин пять, а это в горькое лето 1941 года – просто подвиг. Хотя в это лето и летчики тоже бились не слабо.

В общем, сразу был награжден орденом «Красная Звезда». Конечно, отметили. Даже своей девушке Рае он написал. Похвастался.

А уже в 1942 году, зимой, попала их танковая бригада в передрягу. Вот немцы танк Романа и сожгли. И Роман горел.

Спина была задета и лицо. Лицо все превратилось в головешку черную. Только глаза уцелели – вот чудо-то. Нос и губы сгорели.

Пока его несли да перекладывали, врач посмотрел и говорит, не от большого ума – этот не жилец.

Рома слышал, но горло все было забито чем-то горелым, поэтому он только в уме и пробормотал: На-ка, выкуси.

И оказался прав. Поправился. Но теперь все, кто с ним говорил, глаза отводили. Просто смотреть было тяжело. Лицо, как у «человека, который смеется». В общем, лихой политрук быстренько написал Рому в списке погибших. Командир корпуса за бой представил Романа Камальдинова к ордену «Боевого Красного Знамени» – посмертно.

А Рома помотался по госпиталям от души, но врачам в те