и получить удовольствие самому. После этого ситуация немного улучшилась. Если я разговаривала с ним, успокаивала, он справлялся, но у него бывали проблемы с достижением оргазма. Я не знала, что делать».

Нири вспоминала, что Шоукросс становился все более мрачным и ворчливым и подолгу просиживал в одиночестве. После ужина он уходил на трехчасовые прогулки. Нири говорила, что Артура мучили воспоминания о войне, но он не знал, как выплеснуть свои переживания. По его словам, мать в детстве запрещала ему плакать, напоминая, что «если ты плачешь, то ты не мужчина».

Нири говорила: «Он хотел, чтобы я все время обнимала его. Ему нравилось, когда его балуют и любят, но сам он не умел возвращать любовь».

Страдания Шоукросса усиливались. Нири утверждала, что однажды ночью он вернулся домой весь трясущийся и в поту. Он сказал ей, что думал о Вьетнаме.

«Я долго расспрашивала его. В конце концов он сказал: «Мне пришлось ее убить». А потом заплакал.

Я спросила:

– Кого убить?

Он ответил:

– Ребенка. Она несла бомбы для вьетконговцев. Выбор был прост: либо я, либо она.

Он сказал, что та резня в Ми Лае ничто по сравнению с тем, что ему пришлось увидеть. Это разрывало его изнутри. Я понимала, что он идентифицирует себя с этими детьми, потому что в детстве тоже много страдал».

Линда Нири также упоминала о том, что в этот период Шоукросс опять начал увлекаться огнем. Он сидел у них в квартире и жег спички, коробок за коробком. Однажды ночью он признался, что устроил пожар в зарослях возле казарм. У него непредсказуемо менялось настроение. Однажды их пес прикусил Шоукросса за палец, тот впал в ярость и свернул собаке шею. После этого, по словам Нири, он рыдал над мертвым питомцем.

Поведение Артура Шоукросса не прошло незамеченным в военной части, и его направили к психиатру, но Шоукросс пропускал большинство назначенных встреч. Армейская карьера Шоукросса подошла к концу, когда он попытался покончить с собой. Жена нашла его среди бела дня на полу у них в ванной; он надел на себя полную военную форму и принял огромную дозу наркотиков. Его увезли в военный госпиталь, а затем, в марте 1969 года, с почетом отправили в отставку из армии. Они с Линдой обосновались в Клейтоне, штат Нью-Йорк, к северо-западу от Уотертауна на реке Сент-Лоренс, где сняли коттедж за фермерским домом родителей Линды. К тому времени Линда Нири была на третьем месяце беременности.

Нири возила Шоукросса по собеседованиям, помогая устроиться на работу, но он работать не стремился. Большую часть времени он пил или рыбачил с причала за коттеджем. Нири говорила: «Он постоянно говорил о смерти, об умирании, о трупах. Мне казалось, он боится смерти, и в то же время она его привлекает. Он только о ней и думал».

Шоукросс подал заявление на получение инвалидности в Ветеранский Совет, утверждая, что получил ранение шрапнелью и сильно повредил большой палец в мае 1968-го во Вьетнаме. Однако своевременного представления к медали Пурпурного сердца, которую обычно давали всем, кто получал ранение в бою, с театра военных действий не поступало, а в личном деле Шоукросса не было упоминаний о его участии в сражениях. В конце концов Шоукросс получил военную пенсию в размере семидесяти трех долларов в месяц за небольшую травму, полученную во время службы в США.

Шоукросс продолжал напиваться и устраивать скандалы. В апреле он устроился на бумажную фабрику в Уотертауне, а три недели спустя получил благодарность за то, что обнаружил и потушил пожар на производстве (который, скорее всего, сам и устроил). Нири вспоминала, что Шоукросс «лгал по любому поводу. Даже в мелочах он никогда не говорил правду».

В июне, после того, как Линда Нири вернулась из родительского дома, чтобы накормить мужа ужином, он в ярости избил ее до потери сознания. Придя в себя, Нири кое-как добралась до госпиталя, где у нее произошел выкидыш. Шоукросс тем временем перерезал себе вены, совершив новую попытку суицида, так что отцу и брату Нири пришлось везти его в больницу, чтобы наложить швы. Нири пролежала в госпитале две недели, а после выписки потребовала развод. Когда Шоукросс отказался освободить коттедж, отец Нири дождался, пока он уйдет на работу, а потом просто выбросил из дома все его вещи.

Шоукросс переехал к приятелю в близлежащий городок Ла Фарджевиль и буквально сорвался с цепи: ограбил заправку, сжег сарай, а потом устроил пожар на молокозаводе. Его арестовали, судили и приговорили к пяти годам в знаменитой тюрьме Аттика, после чего перевели в исправительную колонию в Оберне. В октябре 1969 года, пока муж сидел в тюрьме в ожидании приговора, Нири без его согласия получила развод.

ДЕТСТВО ДЖЕФФРИ ДАМЕРА, ПОСЛЕДНЕГО ИЗ «УБИЙЦ ЗОЛОТОГО ВЕКА»

22 мая 1960 года в Милуоки, штат Висконсин, в обычной семье из среднего класса, родился последний из «знаменитостей» «золотого века серийных убийств», Джеффри Дамер. Его отец, Лайонел, был ученым, профессором химии, 1936 года рождения, то есть принадлежал к поколению, росшему в суровых послевоенных условиях. Мать Джеффри, Джойс, преподавала работу на телетайпе. Беременность с Джеффри далась ей нелегко: она постоянно мучилась от тошноты, крайней нервозности, тяжелой депрессии, страдала от повышенной чувствительности к звукам и запахам, бессонницы и неконтролируемых судорог, причину которых врачам выяснить так и не удалось. Лайонел впоследствии вспоминал:

Время от времени ее ноги словно каменели, а все тело начинало трястись. Челюсть отваливалась и так застывала. При этих странных судорогах у нее выкатывались глаза, как у перепуганного зверя, а изо рта начинала течь слюна, точнее, даже пена [166].

В последние месяцы беременности мать Джеффри принимала по двадцать шесть таблеток в день, включая наркотические, в том числе морфин, барбитураты и фенобарбитал[167].

Позднее отец Джеффри признается, что в детстве его тоже преследовали тревожные фантазии. У него была навязчивая тяга к огню, и с восьми до двадцати лет он фантазировал об убийстве. Отец Дамера писал:

У моего сына были те же склонности и извращения, которые я таил в себе всю свою жизнь. Конечно, Джеффри преумножил их в геометрической прогрессии, и его сексуальные перверсии привели к преступлениям, превосходящим мое понимание и уж точно мои способности. Тем не менее я мог видеть их отдаленные истоки в самом себе и постепенно, со временем, действительно начал видеть своего сына гораздо глубже, чем себе представлял раньше[168].

Брак родителей Джеффри был неспокойным и бурным, с