От точки входа на Исайку до точки выхода по прямой меньше километра, но в реальности многократно изгибающаяся тропа значительно длиннее. Все ее повороты и изгибы запомнить нереально, равно как и все ловушки, поэтому в свой первый проход я оставил знаки, неприметные для чужого глаза, и надеялся, что они значительно облегчат и ускорят прохождение.

Однако в первый раз было нелегко… Даже мне – большинство ловушек хоть немного, да изменяет напряженность электромагнитного поля Зоны. И я вижу ловушки заранее. Но как здесь умудрился просочиться в первый раз Леденец – загадка природы. Не обошлось без огромного сталкерского фарта.

– Почва тут мягкая и своеобразная, – инструктирую я своих. – Отпечаток ноги затягивается не менее получаса. Поэтому каждый – каждый, папа, без исключений! – ступает след в след за идущим впереди. Дистанция – один шаг, растягиваться нельзя, некоторые ловушки дрейфуют. Ты поняла, Жужа? – обращаюсь уже персонально к девочке. – Шагаешь точно по следам дяди Андрея и ни полшага в сторону.

Жужа к дисциплине не приучена от слова «совсем». Не такой уж долгий путь прошли, но она умудрялась несколько раз отбиться от группы. То замечала что-то любопытное в развалинах, то медитативно застывала на месте, любуясь порхающей стайкой сотворенных ею же насекомых. Ладно хоть отец исправно выполнял роль замыкающего, не позволял девчонке отойти далеко и скрыться в тумане.

– Приглядывай за ней, Лена.

Молча кивает, и надежды на нее больше, чем на муженька, расклеивающегося чем дальше, тем сильнее. Переоценил, переоценил я Андрея… Даже не представить, как этот хлюпик сумел своими трясущимися от страха ручонками застрелить охранника… Разве что стреляла жена и заставила его взять вину на себя? Поди знай, но одно несомненно: не придется Андрею ходить по Зоне, этот раз – первый и последний.

– Тронулись! – командую я, и мы трогаемся.

Первый зигзаг – легкая разминка в сравнении с дальнейшим, до ловушек далеко, и случайный шаг в сторону никого не погубит. Тем не менее я часто оборачиваюсь, ору на сбивающихся с ноги и нарушающих дистанцию. Замечаю, что Жуже трудно шагать так же широко, как взрослым, и немедленно вношу коррективу в собственную поступь.

Постепенно мои оглядывания и окрики приносят результат: цепочка людей двигается синхронно, как единый организм. Словно по Исайке шагает сороконожка, которую кто-то и зачем-то научил маршировать.

Вот и замечательно… Потому что мы делаем крутой, на сто двадцать градусов, поворот и входим во второй зигзаг. И здесь уже все по-взрослому.

Для начала – «мозгожорки», много, разбросаны хаотично, и кое-где разрывы между ловушками совсем невелики. Проходим…

А теперь нечто новенькое – «колодец», в прошлый раз его не было, но обогнуть можно, не влетев в прежние ловушки, – и я огибаю, добавив к трассе новый завиток.

Потом нечто, названия не имеющее – ни я, ни Леденец придумать не удосужились, а больше никто и нигде такую штуку не встречал. Электростатическое поле безымянная пакость создает сильнейшее. Волосы встают дыбом даже под шлемом, потрескивают, а по всей коже словно бы прогуливается веник, как в русской бане – однако не березовый, а связанный из сосновых или еловых веток, – сначала легонько, играючи, потом невидимые иголки начинают раздражать, колют все сильнее, сильнее, сильнее… Поневоле хочется отпрянуть от источника раздражения, забрать левее – но нельзя, там гостеприимно раскинулась «сучья прядь». Обе ловушки связаны между собой, не то подпитывают друг друга, не то еще как-то взаимодействуют…

Здесь мои шаги становятся совсем коротенькими, вмятины следов сливаются в сплошную, без разрывов, цепочку. И я очень надеюсь, что никому из идущих сзади не придет дурная идея перешагнуть разом два моих крохотных шажка. Очень хочется оглянуться, проверить, все ли и у всех ли в порядке, но замедляться, тем более останавливаться здесь нельзя.

Уф… прошли… Очередная моя метка, очередной крутой поворот, очередная «мозгожорка» – маленькая, не раскинувшаяся пока во всю ширь. Здесь уже можно идти нормальными шагами… ну, не совсем нормальными, а приноравливаясь к коротеньким кривым ножкам Жужи.

Остро пахнет озоном – прямо-таки послегрозовая свежесть, однако вдыхать ее полной грудью не хочется, примешивается вонь от «клоаки», изрядного болота, кипящего и побулькивающего, как кастрюля с мерзким супом, приготовляемым из давно и основательно протухших ингредиентов… Но «клоака» относительно далеко, она образовалась на месте канувшего в никуда Исаакия, и можно обойтись без респираторов.

Еще метка, она обозначает даже не совсем поворот – легкое, градусов на тридцать, изменение курса. Сейчас будет «чертова рампа» – редкая ловушка, ночью выглядит красиво, но сейчас никто, кроме меня, ее не увидит…

Миновав «рампу», ищу взглядом следующую метку – и отчего-то не нахожу, неужели запамятовал, где оставил… Старею.

Крик. Сзади. Истошный, женский. Недолгий, быстро смолкший.

Оборачиваюсь, стараясь обойтись без резких движений. Что бы там ни стряслось, пороть горячку нельзя.

Вижу бледное и искаженное лицо Лены. Вижу Андрея с выпученными глазами. В цепочке между ними – разрыв, Жужи нет. Она стоит в стороне, метрах в двух от траектории движения. Она, мать твою, стоит ровнехонько на «чертовой рампе»!

Лена первой сбрасывает оцепенение. Ласковым и на удивление спокойным тоном зовет Жужу:

– Возвращайся, осторожно, аккуратненько, по своим следам…

Лена молодец, она нравится мне все больше, но ей не увидеть того, что вижу я: вокруг ног девочки кружатся синие искры, их хоровод все гуще и поднимается выше и выше – до колен, до бедер, до пояса…

Жужа не двигается с места, и Лена говорит ей что-то еще мягким успокаивающим тоном, но я перебиваю, перекрикиваю:

– Жужа, стой где стоишь! Ни шагу! Ни движения!

Эта директива спасти ее не может. Может сделать смерть чуть менее мучительной. Прощай, Жужа, нам будет тебя не хватать…

Мой приказ она исполняет… Или не исполняет, а просто стоит неподвижно с отрешенным лицом, не слыша ни меня, ни Лены. Очки с лица куда-то исчезли.

Чтобы увидеть дальнейшее, аномальные способности не нужны, и происходящее с Жужей видят все.

Столб синего света – яркого, хорошо различимого даже днем, – подсвечивает фигуру девочки снизу, словно луч театрального прожектора. Ее лицо в этаком освещении кажется лицом давно гниющего трупа. А глаза… черт, уникальные гляделки Жужи даже сравнить не с чем, однако кажутся они сейчас куда более жуткими, чем обычно.

Синий свет набирает силу, становится почти непереносимым для зрения. Сейчас ей станет больно, она начнет корчиться, агония затянется на минуту-другую, но покажется нам бесконечной.

А дальше происходит небывалое.

Жужа не начинает корчиться в агонии. Она широко-широко раскидывает руки, пародируя известную статую, высящуюся над Рио-де-Жанейро, – так, будто желает обнять весь мир разом.