Бет ласково посмотрела на меня:

– Алтея, мне очень жаль, что пришлось вот так тебе обо всем рассказать. Прости, что я и ей сказала.

Меня словно ударили под дых:

– Да плевать. Просто… Боже, я пила столько лекарств.

– Все, что они дают тебе, безопасно. И беременность, и двенадцатиперстная, – все это есть в твоей карте, это учитывается.

– В карте? Вы хотите сказать, что, кроме меня, все в курсе? А почему они мне ничего не сказали?

Она покачала головой.

– Уинн, – догадалась я. – Конечно, он. Это он сказал всем ничего мне не говорить. Не хотел, чтобы я знала.

– Алтея, зачем ему это? – Она прикрыла глаза и выпрямилась.

Меня охватил страх: она мне не верит.

– Не знаю, я не знаю. Может, я бы тогда точно сбежала. – Я чувствовала, как ужас внутри закручивается в дикий, панический смерч. Хотелось броситься бежать что есть сил, куда глаза глядят, чтобы никто не нашел. Я вцепилась ногтями в диван, чтобы не упасть. Я не могу сдаться сейчас, не имею права на такую роскошь – и мне нужна помощь этой женщины. – Все было так, как сказано в записке: Уинн заставил меня проглотить таблетки, он хотел обставить это как попытку самоубийства, чтобы упечь меня сюда. Но я не пыталась наложить на себя руки. И у меня нет шизофрении, поверьте мне.

Вслед за нарастающим отчаянием во мне поднялась волна тошноты. Страшно хотелось сблевать прямо здесь и сейчас, извергнуть из себя на этот грязный ковер все: лекарства, страх, прошлое.

– Я верю, – ответила Бет, положив ладонь мне на руку. – Алтея, я верю тебе. Как только я увидела твое имя во входящих документах, мне показалось странным, что брат определил тебя сюда: Причард – государственное учреждение. Это крайний выход для тех, у кого нет страховки, и для тех, кто не может позволить себе частную клинику и индивидуальный уход. И для одиноких пациентов, о которых больше некому заботиться.

Я моргнула ей, чувствуя, как внутри что-то трескается, – видимо, затвердевшая медикаментозная слизь, которая покрывала каждый мой нерв. Наконец-то меня кто-то услышал. Я приказала себе сидеть спокойно. Никуда не бежать. Сглотнула, чувствуя, как теплеют щеки.

– А потом получила от тебя записку.

Я сжала ее руку.

– Алтея, если брат заставил тебя против воли принять таблетки, если он намеренно причинил тебе вред, мы обязаны вызвать полицию.

Меня прошиб пот, капелька стекла между грудей.

– Не надо полиции. Не могу так рисковать.

– Чем ты рискуешь? Где тут логика? Полиция остановит твоего брата. Его посадят за то, что он сделал.

– Все не так просто. У меня совсем не осталось времени. Только мой отец знает, что на самом деле произошло с мамой. Но он сейчас уже в таком состоянии, что ничего рассказать не сможет. Поэтому мне нужно найти кого-то еще, кто бы знал ее семью. Мне нужно вернуться в те места, где вся эта история началась, и на все про все у меня осталось всего три дня.

– Тогда позвони в полицию. Пусть брата посадят, а потом ты займешься своими делами.

Я скрежетнула зубами:

– Говорю же, это не сработает. Они его знают – и они на его стороне. Уинну все доверяют, как доверяли некогда моему отцу. А я – несчастная шизофреничка, наркозависимая сестра, пытающаяся запятнать честь семьи.

– Ты можешь нанять адвоката. Привлечь брата к суду.

Момент был не тот, чтобы говорить о моем тридцатилетии, красных воронах, золотой пыли или жимолостницах. Может, все это на самом деле правда, может, грозящая мне участь объясняется не только неуемными амбициями Уинна.

Что не отменяло того факта, что он с дьявольским упорством стремился запереть меня в психушке, а может, даже и прикончить, чтобы фамильные секреты не вышли наружу. Если я хочу освободиться, нужно докопаться до правды прежде, чем братец доберется до меня.

– Я не могу объяснить все прямо сейчас. – Я понизила голос. – Но, поверьте, в истории моей семьи есть нечто и вправду ужасное, что Уинн твердо решил скрыть ото всех. Он, вероятно, будет вне себя, когда узнает, что женушка сегодня провалила задание. В следующий раз – а этот раз обязательно будет – он приедет разобраться со мной лично. И я не смогу его остановить.

В вестибюле появилась мой лечащий врач и подошла к передней стойке. Она переговорила с администратором и облокотилась на конторку. Ее взгляд остановился на нас, и я подняла приветственно руку, а Бет выпрямилась рядом на диване, поправив блузку.

– Я рада, что ты поделилась со мной, – сказала она громко. – Я подумаю, чем можно помочь. – Она встала и вышла из больничного корпуса.

Октябрь 1937

Долина Сибил, Алабама

Возрожденный для новой жизни, Хауэлл прошагал весь путь до дома молча, положив руку на спину жены. Уолтер и Колли, тоже притихшие, шли за родителями.

Они брели вчетвером по гравийной дороге от церкви – мимо продуктового магазина, универмага и пожарной части. У поворота к школе Джин затаила дыхание. Кровь оглушительно стучала в висках. Но Джин шла не останавливаясь дальше через город, потом по заросшей папоротником тропинке к своему дому.

Дойдя до крыльца, Хауэлл повалился на кресло-качалку, уставившись в ночную тьму. Прядь светлых волос упала на глаза.

Джин шуганула Уолтера и Колли в дом:

– Спать, спать.

Дети повиновались. По крайней мере, ей так показалось, однако пару минут спустя Уолтер вновь нарисовался на крыльце, держа перед собой винтовку деда 22-го калибра, точно мрачный игрушечный солдатик.

Мальчик посмотрел на отца:

– Тоже нашелся праведник. Нечего разным тут шляться и учить нас жить. Мы не дадим ему нас позорить.

Хауэлл резко выпрямился.

– Давай домой, Уолтер, – быстро проговорила Джин, пока отец не растерзал мальчика. – И убери ружье в шкаф.

Уолтер и ухом не повел. Он в упор смотрел на отца. После томительного молчания Хауэлл наконец отреагировал.

– Иди-иди, парень, – тихо и устало проговорил он.

Уолтер вновь ушел в дом, а отец снова откинулся в кресле. Джин оперлась на дверной косяк.

– Откуда у него папино ружье? – наконец спросила она.

– Вернон сам ему дал. Решил, что уже пора, парень подрос.

Да, тут не поспоришь. Но как бы то ни было, Джин чувствовала, что время как бы ускорилось, точно река после таяния снегов. Все происходило стремительно. Как там Том и Вилли, до сих пор стоят на школьном дворе? Ждут и надеются, что она вот-вот придет. Может, у них с Томом еще есть шанс?

Нет, об этом теперь нельзя и думать: Бог сотворил чудо и исправил Хауэлла.

Она сняла свитер и положила его на другое кресло-качалку. Прижала руку к груди. Ночь была нежная, бархатная осенняя ночь в горах, пожалуй, самая теплая, какую она могла припомнить. Ветерок ласкал шею.