Ты сказал, что будешь делать все медленно.

Ты сказал, что остановишься.

Ты солгал, Риз.

На самом деле, когда я сказала, что мне больно, ты стал еще грубее.

До сих пор я не позволяла себе думать об этом. Теперь боюсь, что никогда не смогу перестать. Всякий раз, как закрываю глаза, воспоминания обрушиваются на меня.

И не только то, как ты вел себя во время процесса, не дает мне покоя, Риз….

А еще… каким ты был потом.

Как ты целовал слезинки на моем лице, потирая мой нос своим носом, как будто мы были милыми эскимосами.

Как ты сказал:

– Это было потрясающе! – Как будто все прошло супер.

Как ты заснул, не спросив меня, все ли со мной хорошо, хотя это явно было не так. Ты перевернулся на другой бок, не обращая внимания на беспорядок, который мы устроили на простынях, не обращая внимания на свою возлюбленную, уставившуюся в потолок и испытывавшую боль. Ты начал храпеть, а я прислушивалась к этому звуку и шуму города снаружи, собираясь с силами, чтобы сделать пятисекундный рывок до душа и там рухнуть на пол. Это не имеет смысла. Ничего из этого не имеет смысла. И все же это случилось, это случилось, это случилось, и ничего уже не изменить.

* * *

На следующее утро Риз разбудил меня с завтраком. Он даже заставил прислугу положить гвоздику мне на поднос. Между поеданием круассанов он наклонился, чтобы поцеловать меня, заправляя мои волосы за ухо и глядя на меня с такой нежностью и любовью… Я даже начала думать, что его вчерашнее поведение было плодом моего воображения.

– Я так тебя люблю, – сказал он, сжав мою руку, когда мы выезжали.

– Я тоже тебя люблю, – бездумно повторила я.

Менеджер отеля услышала нас, вздохнула и сказала:

– Вы такие милые.

Я поймала себя на мысли, что, может быть, так оно и есть.

Пришлось оставить свою сумку у Джессы, ведь я не могла встретиться с ней и все объяснить. Не тогда, когда все тело болело. Так что я просто ушла во вчерашнем наряде. В поезде мне было мучительно больно сидеть так долго. Риз подмигнул мне, а затем поднес мои пальцы к своим губам и поцеловал их. Он положил голову мне на плечо и прошептал, как сильно любит меня, как прекрасна была прошлая ночь и как это замечательно, что мы нашли друг друга. И я начала таять. Потому что… что еще я могла сделать? Зациклиться на прошлой ночи и произошедшем? Это казалось таким странным, таким нереальным, что Риз мог быть таким – просто взять то, что хотел, хотя было ясно, что я против, а потом стать… нормальным. Эти двое были разными людьми. Так, может, я преувеличила его жестокость? Или, может, любимый просто увлекся и не хотел этого, или не понимал, что мне больно? Что, конечно, неправда, потому что я плакала. Не знаю, как он мог этого не заметить.

Риз был прекрасен всю дорогу домой, когда я оставила Север и разбросанные останки моей прежней жизни позади. Мы пронеслись мимо труб, и он заснул у меня на плече, а я почувствовала себя в безопасности и такой счастливой… От того, что мне удалось его спасти. Нас спасти. Я могу просто отодвинуть вчерашний вечер в сторону. Это был кусочек головоломки, который не подходил.

Риз был великолепен, когда провожал меня домой, целовал и говорил, что не может дождаться встречи со мной в колледже на следующий день. Был прекрасен весь тот вечер, посылая мне забавные сообщения, полные поцелуев.

– Как прошла твоя поездка? – спросила мама, когда я вошла, не заметив, что у меня нет с собой сумки.

– Классно. Все было здорово.

Я добралась до своей комнаты и легла в кровать на живот. В голове стали всплывать воспоминания, и возникло отчаянное желание снова принять душ.

Зазвонил телефон.

Он!

Руки дрожали, когда я читала сообщение.

Риз: Мы идеально подходим друг другу. Я так тебя люблю ХХХ

Это было именно то, что нужно. Это почти привело все в порядок.

* * *

Я провела большую часть ночи голой на полу своего гостиничного номера. Один раз встала, чтобы завернуться в полотенце. Мне совершенно не спалось. Я просто плакала, съежившись, дрожала и причитала.

Отель молчит в этот ранний час. Я отрываюсь от пола, включаю дерьмовый бесплатный фен и направляю горячий воздух на тело, чтобы согреться. Мне удается натянуть на себя кое-какую одежду, а затем встретить новый день, уставившись в стену и сильно дрожа.

Мама Алфи с трудом сдерживает удивление, когда встречает меня у своей двери – в восемь часов утра в воскресенье.

– Амели! Боже мой. Привет.

– Алфи уже проснулся? – У меня нет сил на элементарную вежливость.

– Я так не думаю. Но могу разбудить его, если ты не против подождать на кухне.

Она приглашает меня войти, не спрашивая, какого черта я здесь делаю в такую рань, почему не на юге и почему считаю уместным просто появиться, хотя разбила сердце ее сына.

– Подожди здесь. Не стесняйся, завари себе чаю.

Я всегда любила Джен. Знаю ее с пяти лет – она забирала меня с уроков музыки, ездила на машине вместе с мамой и всегда позволяла мне выбирать радио.

Сижу на кухне, которую так хорошо знаю. Позволяю теплым воспоминаниям проникнуть в мой уничтоженный мозг. О том, как мы с Алфи пытались испечь пироги со свеклой и как они превратились в кашу, или о том, как хорошо прошел мой последний концерт. Бесчисленные чашки чая, посиделки, болтовня с семьей о науке или футбольном клубе «Шеффилд Уэнсдей»… Тайные поцелуи пока никто не видит; один раз его брат зашел прямо в разгар одного из них и громко закричал: «Фу-у-у!» Я купаюсь в тепле этих воспоминаний, и они зажигают во мне крохотный огонек. Пока не осознаю, что все это в прошлом и ничего не осталось, а Алфи ненавидит меня. Я вообще понятия не имею, что здесь делаю. Знаю только, что не могла не прийти.

Слышится приглушенный голос его мамы. Скрип половиц из комнаты Алфи.

– Амели здесь? – Он спрашивает это так громко, что я чувствую на языке вкус его замешательства.

Мое сердце колотится, пока жду, что он выругается или откажется спуститься. У него есть для этого все основания. Он мне ничего не должен. Но я знаю наверняка, что Алфи спустится. Потому что могу ему довериться.

И вот он спускается по лестнице, появляется в дверном проеме.

Его рот распахивается, когда он видит мое состояние.

– Привет, – выдавливаю я, старясь не расплакаться, глядя на него.

Он в мешковатых джинсах и футболке, которую так любит, с периодической таблицей. Его волосы растрепаны. Джен не спустилась с ним.

– Амели, что, черт возьми, случилось?

Я не могу плакать. Еще нет. Это было бы несправедливо по отношению к нему. То, что я сейчас здесь, тоже несправедливо, так что держу себя в руках. Хотя разрываюсь по швам.