нарезала назло. – Мам, если ты еще раз так сделаешь, я очень рассержусь, ясно? – И она оставила их на тарелке, тоже назло.

Мелисса немного подумала, как ей поступить с этим бунтом. Нужно ли силком запихнуть еду ей в глотку? Или, может быть, наказать ее? Из-за какой-то рыбной палочки?

– Материнство – это стирание собственного «я», – произнесла она.

– Чего?

– Не «чего?», а «извини?».

– Извини, чего?

– Материнство – это…

Тут-то и раздался этот сухой британский стук в дверь. Мелисса узнала его. «Рентокил». Та же теплая куртка, та же шапка, те же гитлеровские усики.

– Итак, – произнес мужчина, широкими шагами проходя на кухню со своим планшетом, к которому крепились бумаги. Это был его третий и последний визит. Риа сидела за столом со своими шелушащимися руками и во все глаза смотрела на него. – Наблюдали еще кого-нибудь? Есть надкусы приманок? Помет?

– Надкусы приманок? – переспросила Риа. – Что это такое – надкусы приманок?

Блейк так изогнулся в своем стульчике, что казалось, тот вот-вот опрокинется, так что Мелисса взяла сына на руки. Он запихнул немного картофельного пюре ей в ухо, счел это уморительно смешным и попытался проделать это снова. Мелисса тем временем докладывала о развитии ситуации на мышином фронте: нет, больше никого не наблюдали, никакого помета не видели.

– Правда, я не проверяла приманку.

– А-а, – громко сказал мужчина, наклоняясь к полу. – Вот эту пробовали есть, посмотрите-ка.

В голубом яде виднелись зловещие следы зубов; значит, что-то умирало прямо здесь, в глубине этих стен, а может, уже умерло. Труп мог быть где угодно.

– Вы знаете когда? Я имею в виду, когда ее ели. Сколько времени проходит, прежде чем они умирают?

– О, кто знает, кто знает, – промолвил человек из «Рентокила», явно довольный возможностью, которую открывал перед ним этот вопрос. – Зависит от размеров и от телосложения нашего маленького приятеля. И сумел ли он выбраться наружу до того, как яд начал действовать. Смерть в помещении происходит определенно медленнее. Холод все ускоряет, знаете ли… Но я бы сказал, – он потер подбородок, – судя по размеру надкусов, это сравнительно небольшая мышь. Чем они мельче, тем быстрее они гибнут и тем меньше вероятность, что они выберутся наружу. Они не хотят наружу, вот в чем штука, особенно когда их жизнь подходит к концу. Им хочется оставаться здесь, в теплых покоях.

Мелисса рассмеялась. В теплых покоях! Столько информации, столько деталей. Но человек из «Рентокила» не считал это смешным. Он недоуменно поглядел на нее, и его глаза поблескивали от сочувствия к душе погибшей, той, что совершила надкус. И внезапно Мелисса подумала о Бриджит. Бриджит хотела покинуть этот дом. Вот почему она лгала насчет мышей, вот почему старалась не выпускать Лили из ее комнаты. Дом был отравлен. С ним действительно было что-то неладно. Бриджит хотела поскорее отсюда убраться, и боялась, вдруг ей что-то помешает.

– Вы хотели еще что-нибудь сказать? – спросила Мелисса у человека из «Рентокила». – Я сейчас немного занята, так что…

Луковицы. Чеснок у входной двери. Что еще советовала ее мать?

– Мне просто надо распечатать вам счет, – ответил он, усаживаясь напротив Риа и снова доставая свою классную машинку.

– О счете не беспокойтесь. Пришлете мне по почте.

Она практически выставила его за дверь. Он пытался что-то еще сказать про мышей, какие-то заключительные, прощальные замечания, передать ей эстафетную палочку гуманного истребления, но она не желала ничего слушать. Мужчина поспешно засеменил прочь, громко хлопнув калиткой. В Луишеме стоял январь, Мелисса по-прежнему находилась в Луишеме, лондонском боро.

* * *

В «Лидле» все было дешевле. Какой умница этот Дитер Шварц, давший людям возможность покупать гранолу по вчетверо меньшей цене, чем в «Японии». Насколько там дешевле куры, кухонные полотенца, фруктовые соки, овощи – и все это вполне приличного качества, если не считать самых бросовых брендов. Это был наполовину магазин, наполовину фабрика. Зачем возиться с извлечением сотен товаров из больших упаковок и потом расставлять их по полкам, когда вы можете ставить их на полки прямо в этой упаковке, один раз, и покупатели сами будут вынимать их оттуда? И разве это так уж страшно неудобно – купить четыре банки тушеной фасоли «Хайнц» вместо одной или двух или набор из четырех кухонных полотенец вместо набора из двух? В сердцах тех, кто закупается в «Лидле», царит тихая радость, а с ней приходит чувство товарищества. Они переменились. Теперь они покупают товары в бо́льших количествах. Теперь они открыли для себя новые названия, новые вкусы, такие как грецкие орехи с медом датского производства. К этим огромным холодильникам, полным мяса, пиццы, мороженого, риса с приправами, покупатели испытывают почти нежность, словно это их собственные домашние холодильники: такие тут низкие цены. Тут нет ненужной музыки, никакого «Радио “Лидл”». Тут стоит простая, пустая, безыскусная тишина. И неважно, что возле кассы едва хватает места, чтобы упаковать покупки; или что вам приходится стоять в очереди дольше, чем в «Японии», потому что тут всего два кассира, которым, кстати, слишком мало платят, а если они женщины, их штрафуют за беременность, к тому же всем работникам запрещают вступать в профсоюзы, – ведь вы можете уйти отсюда с чеком всего на восемнадцать фунтов сорок семь пенсов и с недельным запасом продуктов на семью из четырех человек. Тут даже палатку можно заодно купить, если захочется. «Лидл» – это чудо.

Днем Майкл получил от Мелиссы продуктовую эсэмэску (без поцелуйчиков, что теперь было типично) и теперь бродил вдоль стеллажей, разыскивая всякое-разное – то, что просила она, и то, что вдруг попадется. В данный момент он изучал большой пакет чипсов со вкусом тикки. Майклу казалось, что «Лидл» как-то успокаивает. Это был магазин для бедняков, торговый пассаж для рабочего класса. Никаких претензий, все – на одном уровне, объединенные стремлением сэкономить в кризисные времена. Вместе с ним рассматривал товары смуглый мужчина в длинном мусульманском облачении и в шапочке; он толкал перед собой тележку, полную до краев, и на лице у него было сосредоточенно-добродушное выражение. Они снова встретились близ соевого молока: Майкл пытался решить, следует ли взять неподслащенное. Мужчина указал на это молоко и заметил: «Вот это хорошее, очень, очень хорошее», и, хотя Майкл на секунду загородил ему дорогу, не было никакого нетерпения, никакой войны тележек, в «Лидле» такое вообще редко случается. Они просто продолжали выбирать продукты, на миг ощутив мимолетную братскую связь. Это было приятно. Это утешало.

В этот холодный, моросящий пятничный вечер «Лидл» служил еще и местом, где можно спрятаться. Домой Майклу не хотелось. Пятничные вечера, традиционно предназначенные для