– У тебя тоже полно. Вот они – тут, тут, тут, – показала она.

– Нет, – возразил Клэй. – Нет у меня никаких костей. Только одна – в пупке. – И он задрал джемпер, чтобы показать.

А в гостиной наступила рекламная пауза. Уоррен смотрел музыкальные клипы на своем планшете, и Корнелиуса заинтриговал этот новый маленький экран, возможно, лучше подходящий для одного глаза. Он стал смотреть. На экране мелькали люди, вещи, музыка нового мира, рэперы с бугристыми ручищами, татуировками и очень белыми зубами.

– Я тебя на прошлой неделе видела в Фейсбуке, – сказала Мелисса, обращаясь к Лорен.

– Да ну? И как тебе моя страница?

– Вполне… милая, – Сама Мелисса мало пользовалась соцсетями.

– Пасиб, – поблагодарила Лорен.

– Давайте-ка посмотрим. – Уоррен перевел взгляд на телефон Лорен. Телефоны всегда были у них в руках. Последовало коллективное изучение Фейсбука с параллельным просмотром клипов. Звучал рэп Фифти-Сента «In Da Club».

– Это Пи Фидди? – внезапно спросил Корнелиус.

Его голос проник в самую сердцевину их группы – со своей знакомой чужеродной интонацией, пропитанной сгущающимся туманом старческого слабоумия.

– Ты хотел сказать «Пафф Дэдди»? – предположил Уоррен.

– Но я думал, он поменял имя.

Уоррен и Лорен поразились неожиданной осведомленности деда в области поп-культуры. Что казалось особенно удивительным при том, что теперь он многое повторял дважды и забывал не только имена людей, но и названия вещей, такие как «стол» или «проволока».

– Он и правда сменил имя, – согласился Уоррен. – Но теперь он «Пи Дидди».

– Я и говорю.

– Нет. Дидди, – вставила Лорен. – А не Фидди.

– Но разве нет такого, которого зовут Фидди? – растерянно спросил Корнелиус.

– А, Фидди. – Уоррен рассмеялся. – Ты про Фифти-Сента. Его называют Фидди, для краткости.

Но тут в комнату неспешно вплыла Элис, с высоко поднятой головой; ее очки сияли под древней люстрой, а тапочки и длинная африканская юбка издавали свистящий шелест. В руке она держала рюмку хереса. Она уселась возле окна, и рождественская елка парила возле нее, добавляя свой свет к ее таинственному сиянию. Элис не терпелось вернуться в свою пустую розовую квартиру. Что касается йоги, то ей казалось, что очень глупо со стороны Мелиссы и Кэрол продолжать занятия, когда надо воспитывать детей, – Элис неоднократно ставила им это на вид. Что касается ночных созданий, о которых Мелисса недавно ей говорила, то у Элис имелись самые разные рекомендации: повесь у входной двери головку чеснока; разрежь луковицу пополам и положи на подоконник; намажь ментоловым кремом то место, где появляется ночное создание, и присыпь сверху кайенским перцем; молись.

– И еще одно, – произнесла она, отпив хереса под гул других разговоров. – Когда принимаешь ванну, добавляй туда соль. И чтобы вода была очень, очень горячая.

– Ладно, мам, – ответила Мелисса с сомнением.

– А иногда клади на ночь под подушку один плантан.

– Что, целиком?

– Да. Тогда оно не будет приходить в твои мысли.

Эту последнюю рекомендацию Мелисса решила вообще не принимать к сведению. Кроме того, она отвергла материнскую теорию, согласно которой ночное создание завелось оттого, что ванная находится на первом этаже.

– Когда-нибудь у тебя будет дом получше, – сказала ей Элис.

* * *

Через два дня после Рождества настал день рождения Риа, и примерно в это время произошло два случая, которые окончательно убедили Мелиссу, что с домом 13 по Парадайз-роу дело нечисто. Первый случай был связан с огнем.

Несколько лет назад на четырехлетие Риа подарили платье феи с крылышками. Она сразу же надела его и взобралась на диван. Она стояла там, готовясь, предвкушая свой первый полет, парение в воздухе. Когда этого не случилось, когда она просто приземлилась на пол, как при простом обычном прыжке, она закричала: «Мама, эти крылья не работают! Купи мне другие!» Так что теперь Мелисса каждый год в день рождения водила Риа в театр – чтобы подарить ей полет иного рода, вознаградить за глубокую веру. В этом году они собирались на «Щелкунчика», ее первый балет. Риа надела новое черное платье с блестками по всему корсажу и длинным подолом, который превращался в полукруг, когда она приподнимала его с двух сторон; так она и сделала, стоя под потолочным окном, а затем слетая вниз по лестнице, – и позади нее трепетала черная атласная ткань. Перед уходом Мелисса велела дочери смазать руки кремом, потому что у Риа была сухая кожа.

В центр они отправились на поезде. Ноги сидящей Риа раскачивались и едва касались пола. Мелисса ощущала огромную гордость за нее и сильнейшее стремление защитить ее. Они видели подсвеченные голубым деревья вдоль берега реки, а вдали – туманный купол собора Святого Павла. Весь город сиял, огни были повсюду, падали на воду, танцевали на ее поверхности.

– Мне нравится, что у меня день рождения около Рождества, – заметила Риа, когда они шли по Стрэнду.

Как всегда, она бежала впереди, ее красные колготки сверкали из-под платья, дул грязный городской ветер, и Мелиссе пришло в голову, что Риа такая, какая она есть, отчасти именно из-за этого города – и что она, они обе принадлежат ему.

В фойе театра было полно народу. Они поднялись по круговой лестнице и отыскали свои места в задних рядах. Они сидели высоко, и внизу ждала сцена, закрытая и таинственная, готовясь подарить мечту этому дню. Вскоре занавес поднялся, и перед зрителями предстало Рождество: гигантская елка в углу, окруженная подарками, прелестная разукрашенная комната в выдуманном доме. Оркестр в своей яме был весь золото и серебро, его окутывал свет, и над ним танцевали руки дирижера. Девочка по имени Клара на цыпочках прокралась в комнату, а затем начался настоящий танец. Балерины, воплощенная синхронность, волной двигались на пуантах через пространство. Риа, сидя очень прямо, пристально глядя на них, прошептала:

– Глазам своим не верю.

Одновременность рук, поворотов, скольжений, уверенность движения.

– Откуда они знают, что им делать?

Мелисса объяснила, что они много тренировались.

– Но как они вообще могут вот так вытягивать носок? – И потом: – А почему Клара танцует в пижаме? – И еще: – Почему елка у них бумажная?

Все это время она сосала лимонный чупа-чупс.

– Этот синий человек и есть прекрасный принц? – спрашивала она.

– Это и есть мышиный король?

– А это настоящий снег?

И все это – до антракта. После антракта: «Почему поднимается эта золотая штука на занавесе?», «Почему эти люди на сцене ничего не ели?», «Поверить не могу, что Клара до сих пор в пижаме», «Кончилось?», «Но теперь-то кончилось?».

Когда они вышли в фойе, Мелисса, стоя у подножия круговой лестницы, сфотографировала Риа, которая стояла наверху и приподнимала подол своего платья полукружьем. Одна ее ступня выступала вперед,