Речь шла о многих тысячах страниц, бо́льшую часть из которых составляли записи протоколов допросов. Картонные коробки были битком набиты пленками с видеозаписями – громоздкие магнитофонные кассеты, молчаливые свидетели другой эпохи.

Когда Эйра взяла в руки папки, ей на колени упал дохлый жук.

Фотография Лины.

Ее улыбка.

Такая широкая, навсегда застывшая.

Голубоватый задний фон – школьный снимок, который в то лето был повсюду. Длинные русые волосы, наверняка завитые перед фотографированием с помощью щипцов, волнами лежали на плечах. В газетах публиковали несколько менее официальных снимков: личные семейные фотографии и снимки с друзьями, которые репортеры выпросили или купили, но выпавшая из протокола предварительного следствия фотография была та самая, где Лина Ставред держала голову чуть наискосок и улыбалась.

Сделанная за несколько месяцев до окончания школы.

Наступает пора цветения.

Радостный хоровод ярких красок.

Так пела она тогда этот старинный псалом, как поют его все дети в Швеции. О том, что солнце пригревает и все, что умерло – вновь оживает.

Едва ли не с дрожью Эйра открыла материалы по делу, в груди учащенно забилось сердце. Она самолично помогала расследованию убийства – в свои девять лет она уже шныряла по пляжам, выискивая следы.

Сухой запах старой бумаги.

Она едва заметила, как наступил вечер – снаружи угасал дневной свет. Там, где она оказалась, время текло по-другому. Дни медленно тащились один за другим. Словно ходишь по кругу, каждый раз возвращаясь в одну и ту же точку.

Третьего июля выдался теплый погожий вечерок. И в этот солнечный безветренный вечер Лина Ставред пропала.

Ее исчезновение заметили только на следующий день. Ведь были летние каникулы, а Лина сказала, что останется ночевать у подруги. Поиски начались только четвертого июля поздно вечером.

От граждан начали потоком поступать сведения. Эйра проглядела десятки подобных страниц. Дни, когда полицейские метались, как шарики в пинболе, чтобы проверить все поступающую информацию о том, где Лину видели в последний раз. Кто-то утверждал, что она находилась среди «чудиков», живущих общиной в Нэсокере, другие видели ее среди проституток на Мальмскиллнадсгатан в Стокгольме, в лодке на реке или в море, в летнем кафе в Хэрнёсанде или на праздничной поляне у подножия горы Скулебергет. Один даже утверждал, что занимался с ней во сне сексом, и хотел заявить на самого себя. Плюс ко всему поступали сведения о подозрительных личностях, шнырявших по округе, прежде всего разные иностранцы из России, Литвы и Югославии. «Или Сербии, кто их там разберет, а может, из Боснии, мне-то откуда знать, откуда они прибыли, все равно они все на одно лицо». Там были даже соседи, которых видели расхаживающими у себя по дому нагишом, молодые мужчины, занимавшиеся бродяжничеством, но пользы от всего этого было кот наплакал.

В конце концов, Эйра обнаружила имя Трюггве Нюдалена в рапорте, составленном по итогам опроса местных жителей. Полицейские опросили всех, кто жил в округе, заглянули в каждую лачугу в поисках того, кто мог что-то видеть.

Совсем коротенькая запись. О том, что делал в тот день Нюдален.

Был дома на ужине с семьей. Подтверждено супругой и невесткой. Вечером третьего июля: рыбалка на реке с шестилетним сыном и его кузеном. Никто ничего не видел.

И все.

На этом Эйра могла бы отложить папку в сторону. Убрать ее в коробку к остальным папкам.

И дать им снова покрыться пылью. Упокоиться на веки вечные.

Но когда еще ей представится возможность покопаться в материалах по делу?

У нее больше не будет шанса посмотреть все это снова. Как ни популярны в народе истории про следственные материалы, которые десятками лет пылились на полке, а потом вдруг – раз! – и заиграли новыми красками, на деле же ни один полицейский не станет этим заниматься, особенно если дело закрыто, сдано в архив и получило гриф «секретно».

Утром седьмого июня поступило заявление, касающееся Улофа Хагстрёма.

«Может, в этом и нет ничего такого, но я бы все же хотела…»

Эйра долго смотрела на имя. Гуннель Хагстрём.

Звонившей была его мать.

«Конечно, были те, кто видел, как эта девушка отправилась в лес. Они сами так говорили, я сама-то этого не слышала, но среди подростков поговаривают, что Улоф… В общем, что он… Я бы не хотела, чтобы вы услышали это от кого-то еще. Чтобы вы подумали…»

Эйра представила себе домик в Кунгсгордене, каким он мог выглядеть тогда – с чистенькой прихожей и кухней с цветами на окне, с летними занавесками, когда еще вся семья жила в этих стенах. Сестра Ингела пришла домой и насплетничала о том, что слышала в поселке. О том, что старшие парни болтают об Улофе. Якобы они знали, чем он занимался в лесу с Линой, точнее, он им сам сказал, чем он там занимался.

Гуннель Хагстрём прождала до утра. Должно быть, всю ночь глаз не сомкнула, лежала и мучилась сомнениями, после чего встала и позвонила в полицию.

Почему? Потому что она поверила в это? Или просто не знала, чему ей верить?

Сотрудник полиции, который принял звонок, поступил так, как поступил бы на его месте любой другой полицейский. Всегда находилось с десяток чокнутых типов, которые названивали в полицию со всякими глупостями, когда власти при розыске пропавших людей обращалась к помощи сограждан. При этом, чем чокнутее был человек, тем более уверенным тоном он говорил.

Чаще всего правда крылась именно в сомнениях.

Первый разговор с семьей состоялся два часа спустя. Вопросы были примерно такие же, какие Эйра сама стала бы задавать в похожей ситуации. Следовавшие за ними ответы были краткими. Улоф произнес не так много слов.

УХ: Нет.

УХ: Кто это сказал?

УХ: Не знаю.

УХ: Нет.

Большая часть вопросов осталась без ответа.

И следом его отец:

СХ: Просто скажи правду, здесь и сейчас, чтобы мы окончательно уладили этот вопрос. У полиции и без того дел полно.

Странное чувство – видеть, как Свен Хагстрём восстает из мертвых, или если не он сам, то, во всяком случае, его слова. Черные на белом, точнее, на слегка пожелтевшей бумаге.

СХ: Скажи правду, сын.

И следом, обращаясь к полиции:

СХ: Это то, чему я научил своих детей – всегда говорить правду. Вот интересно, Ингелу допрашивали в той же самой комнате? Узнал ли Улоф, откуда поступили сведения? Узнал ли он о том, что это его мама позвонила в полицию?

На следующий день полиция вернулась снова, с постановлением от