Вероятно, это случилось потому, что я не придерживалась своего правила «никакого английского в нерабочее время». К тому времени, когда я добиралась до дому с работы, я была слишком вымотана, чтобы вообще понимать какой-либо язык. Я падала на диван рядом с кошками, и мы с Рикардо общались друг с другом на хаотичной смеси испанского и английского, спрягая английские глаголы на испанский манер и произнося испанские слова согласно правилам английского языка.

Но я понимала: чтобы подняться на следующую ступень владения испанским, мне необходимо совершенно отключить английскую часть своего сознания: английский не должен присутствовать даже в моих мыслях, иначе он снова и снова будет прокрадываться на передний план и портить все дело, как это обычно и происходило.

Родной язык ревнив. Ему не нравится, когда вы начинаете учить другой язык, и он делает все возможное, чтобы расстроить ваши планы. Единственный способ с этим справиться – это игнорировать его: жить в такой среде, где никто его не понимает или не обращает на него внимания. Я чувствовала, что начинаю чуть ли не завидовать своим студентам: с каждой неделей они говорили все быстрее и делали все меньше грамматических ошибок, а ведь им для этого не пришлось уезжать на другой конец света.

Моя потенциальная карьера в шоу-бизнесе также не способствовала повышению самооценки, даже несмотря на то, что я успешно прошла пробы на рекламу бюстгальтеров «пуш-ап». На пробах я должна была говорить о том, как оживилась моя светская жизнь с тех пор, как я открыла для себя эти волшебные бюстгальтеры. Мой агент Адольфо обещал мне золотые горы. Но я заработала только 25 долларов за двенадцать изнурительных часов на студии «Телевиса», и это был самый нервный день в моей жизни. Так что перспектива провести еще один такой день в одних трусах и лифчике заставляла меня с нежностью думать о своей преподавательской работе. Хотя кое-чему я на съемках все-таки научилась – глубокому уважению к Гавиоте, которая оказалась не фарфоровой куклой, а профессионалом, зарабатывающим на жизнь тяжелым трудом, человеком с железной дисциплиной и стальными нервами.

Уже темнело, и была моя очередь готовить ужин. Рикардо, работавший на износ, должен был быть дома в лучшем случае через час – мой мексиканский парень и лучший друг.

В следующее воскресенье я встретилась с Эдгаром в Койоакане для intercambio. Эдгар к этому времени уже сдал экзамен по английскому и поступил в магистратуру, поэтому наши intercambios теперь происходили не так часто. В тот день мы побродили по койоаканской площади, наблюдая за бродячими артистами. Там были несколько барабанщиков, группа подростков, игравшая джаз, и клоун, мастеривший из надувных шариков фаллические символы. Потом мы отправились в кафе «Харочо» за знаменитым горячим шоколадом за 10 песо. Мы плюхнулись на фанерные ящики на тротуаре и принялись рассказывать друг другу о своей жизни.

У Эдгара в английском появилась легкая интонация индийского профессора – это потому, что большинство предметов у него преподавали на английском профессора из Индии. Я похвалила его за усердие, а потом пустилась в монолог о том, как я ничего не могу добиться в жизни, и о том, что мой испанский не становится лучше. Эдгар, как всегда, терпеливо меня выслушал, а потом сказал:

— Что ж, тогда тебе следует тоже поступить в университет. Ты могла бы изучать академический испанский: там есть специальные курсы для иностранных учащихся.

Он говорил о Национальном автономном университете Мексики (UNAM). Этот университет, который находился в десяти минутах ходьбы от нашего дома, украшенный соцреалистическими фресками и окруженный парком-заповедником, считался самым престижным вузом в Латинской Америке. Рикардо уже водил меня на экскурсию по факультету философии и литературы, когда изучал там испанскую литературу. Там попахивало социалистической революцией: длинноволосые мужчины с хитрыми глазами раздавали брошюрки о политических репрессиях или о применении пыток военными в индейских общинах. Диссиденты здесь были в безопасности – поскольку университет имел статус автономного, полиция на его территорию не допускалась.

Иное дело – колумбийские шпионы. Хорошо было известно, что здесь постоянно присутствовали шпионы колумбийского правительства, замаскированные под мексиканских студентов, следящие за левыми студенческими организациями, которые, по слухам, были связаны с колумбийскими партизанами.

Это был как раз такой университет, какой и ожидаешь найти в Мексике. Несомненно, учеба в нем углубила бы мое понимание местной культуры. Вернувшись домой, я узнала дату ближайшего набора студентов на курсы испанского языка и уже через две недели смогла начать учиться.

— О, боже! Поверить не могу, что ты познакомилась с Родриго Монтальво и не сказала мне, – завизжала Коко, когда я появилась в «Пятой авеню». Она имела в виду актера Эдуардо Яньеса, сердцееда и возлюбленного Гавиоты.

Накануне вечером мне звонил Адольфо с сообщением о том, что «моя» серия «Destilando Amor» – заключительная – вот-вот появится на экране. Это было поистине невыносимо – смотреть на себя, монотонно повторяющую за Мистером Кротом полуфразы, чтобы иметь возможность расслышать остальные его слова. А потом у меня зазвонил телефон.

— Имельда! Я и не думала, что вы смотрели…

— Я вас умоляю… «Destilando Amor» – это совсем другое дело. Кроме того, это была последняя серия.

Затем мне принялись названивать практически все, у кого в Мексике (кроме Октавио) был мой телефон. Позвонил даже серьезный Эдгар.

— Эдгар! Какого черта ты смотрел эту?..

— Это моя бабушка смотрела – и вдруг завопила: «О, господи ты боже мой! Не твоя ли это подруга?»

Теперь Коко перегнулась через конторку.

– Doctor Olivarria, Senorita Franco, como… – принялась она передразнивать мои реплики – мексиканка, пытающаяся скопировать мою австралийскую имитацию английского акцента в латиноамериканском испанском.

— Заткнись! Как ты погуляла с Хорди вчера вечером? – спросила я, переводя разговор на тему последнего любовного увлечения Коко.

Это был белобрысый молодой каталонец – один из директоров «Пятой авеню». Коко, которой никогда особенно не везло в любви с соотечественниками, недавно обнаружила, что пользуется исключительной популярностью у иностранцев, которые не могут устоять перед ее экзотическим серебристо-смуглым оттенком кожи, круглым, как луна, личиком и волнующими изгибами. А ее, в свою очередь, совершенно сводили с ума блондины.

Коко снова упала в крутящееся кресло за стойкой рецепции и закатила глаза:

— Это было что-что невероятное. Я вернулась домой в четыре утра…

Коко было двадцать четыре года, но ей до сих пор не разрешали гулять до ночи. Однако теперь, под влиянием Хорди, она стала уходить из дому тайком, и они отправлялись в клубы. Она уже начала изливать мне свои мечты о побеге с Хорди, но тут пришла Эльвира – на занятия Утреннего клуба первых жен.