– Через мое мертвое тело тебе придется переступить, Игнатка, прежде чем родную сестру ударить! – сказала и сама замахнулась сухоньким кулачком. – Ты посмотри, кем ты стал! В кого превратился с этим своим иродом! Что в тебе от человека осталось, Игнатка?

В тот момент Степану подумалось, что все ж таки что-то осталось, потому что на бабу Праскеву Игнат посмотрел растерянным, диким каким-то взглядом и от Настены отступился.

– Пусти! – велел Степану и плечом повел, силясь высвободиться из его хватки.

– Обещай, что сестру не обидишь! – потребовал Степан.

– Не обижу. – Игнат усмехнулся. – Но за позор, что она на меня навлекла, накажу. Слушайте меня все! – Он повысил голос до крика, и крик его подхватили и разнесли на черных крыльях вороны. – Слушайте! Если только осмелится Артемий Завацкий переступить границы моих владений, если только попытается приблизиться к моей сестре, я его убью! Собаками затравлю!

Не собаками – вороньем! Тем самым, что разлетелось по всей округе в поисках обещанной добычи.

Закричала, упала на колени Настена, поползла к брату со слезами и мольбами. Оттолкнул и отвернулся, процедил, не глядя в ее сторону:

– Я тебя, сестра, предупредил. Слово мое крепко. Если я что-то решил, так тому и быть. Мне не веришь, так можешь вот у него, дружка моего закадычного, спросить. – На Степана он посмотрел с улыбкой. Точно так же улыбался ему Вран, точно такую же тьму видел Степан во Врановом взгляде. – Ты ж про меня многое знаешь, Степка? Знаешь! – сказал и пальцем погрозил. – Да только никому не расскажешь. Или расскажешь?

Степан не ответил, разжал пальцы и едва удержался, чтобы ладонь о штанину не вытереть. Казалось, что выпачкана рука не то что в грязи – в крови…

Бабу Праскеву нашли мертвой на следующий день. Лежало в лесу истерзанное птицами тело. Вот и не осталось между Настеной и Игнатом никаких преград… Про себя самого Степан даже и не знал, как думать. Защитник ли он этим бедным девочкам? Или, наоборот, бездействием своим помогает вершиться злу? Запутался, словно в паутине. Если бы только о его жизни шла речь, так не задумывался бы ни секунды. Если бы можно было собственную жизнь на их счастье обменять, пошел бы на такую сделку с улыбкой. Вот только не нужны были Врану сделки. Только страхом одним он питался. И, видать, Степанов страх был ему особенно люб. А еще горе тех, кого Степан любил больше жизни…

Про страшную смерть бабы Праскевы Игнат рассказал сначала Оксане, а потом и Настене, беременной Настене, которая и так от горя была сама не своя. Рассказывал в красках и деталях, упивался.

И Настена не выдержала… Даром что срок рожать еще не пришел… Вран решил, что пришел срок. Может родить, а может умереть… Кто ж эту нежить разберет!

За Дмитрием Игнат посылать не хотел.

– Как забрюхатела, так и разродится! – Он играл сам с собой в шахматы и на Степана не смотрел. – Даст Бог, выживет бастард. А коли нет, так в том только ее вина.

В этот момент Степану подумалось – а что будет, если вот прямо сейчас стиснуть тонкую Игнатову шею и не отпускать? Что станет с всесильным Игнатом Горяевым, если его некогда лучший друг не разожмет пальцы?

– Что, Степка? – Игнат поднял голову от шахматной доски, усмехнулся. – Думаешь, как бы половчее меня зашибить? Не мотай башкой, я нынче все твои мысли читаю, как раскрытую книгу. Да только не сумеешь! Потому как лучшего друга, чем я, тебе никогда не сыскать! Потому что то болото нас с тобой связало узами покрепче кровных. Кровавыми узами оно нас связало, Степка! – Он улыбнулся почти нормальной, почти прежней своей улыбкой, а потом сказал: – Я все помню! Помню, как ты меня от безвременницы спас, как поддерживал меня тогда, когда остальные от меня отвернулись. Только из-за того, что память у меня длинная, ты еще жив, пограничник. Перед Враном я единственный твой защитник. Вот бабу Праскеву я не уберег. Так она старая уже, ее не жалко. А ты ж еще молодой…

– Сестру спаси, – Степан разжал сжатые в кулаки пальцы. – Вспомни, как росли вы с ней, как любил ты ее, вспомни! – Не выдержал, сорвался на крик и рубанул прямо по шахматной доске так, что брызнули во все стороны фигуры.

– Тебе надо, ты и спасай. – Игнат взял со стола ферзя, сжал в кулаке. – Но имей в виду, к щенку этому столичному я ее не отпущу. Пусть даже не надеется! А противиться удумает, отниму ребенка. Так ей и передай! – Он помолчал, а потом добавил: – Если хоть кто-нибудь из них в живых останется.

Настена выжила. Каким чудом, ведомо только Степану, Дмитрию да лесной ведьме. Ведьма в Горяевское не пошла, зачерпнула пригоршню силы из самого дальнего угла своей избушки, протянула Степану.

– Сам спасай, пограничник. Силой я с тобой поделилась, а дальше уж как выйдет. Хочешь, мою отдай, хочешь, собственной нацеди. Только помни, что место то черное, быстро на ноги тебе будет не встать. А слабый ты – лакомая добыча для любого стервятника, что с крылами, что без.

Степан отдал все, что у него было, и старухину силу, и свою собственную. Потому что старухиной хватило бы только для Настены, а Степану было важно спасти еще девочку. Ту, чье бездыханное тельце растерянно баюкал на ладони Дмитрий.

– Дай-ка! – Девочку Степан забрал, заглянул в мертвенно-белое личико и вдохнул часть своей силы в сомкнутые детские губы. Думал, получится обойтись малым, да не вышло. Прежде чем сделать первый вдох, высосало новорожденное дите его почти до самого донца. И уже проваливаясь в темноту, увидел Степан ясный, как весеннее небо, взгляд. Увидел, и вздохнул с облегчением…

Больным он провалялся почти месяц. Барахтался между сном и явью, словно на ниточке подвешенный, а когда пришел наконец в себя, первым делом спросил про Настену и девочку.

– Живы! Обе живы, Семен Иванович! – Дмитрий, исхудавший и осунувшийся до черноты, сдернул с его лба мокрую тряпицу. – А вот за тебя мы с Оксаной Сергеевной очень боялись. Ты же рухнул там, словно мертвый. Признаюсь, мне даже пульс твой нащупать не сразу удалось. Ты рухнул, а малышка ожила. – Дмитрий посмотрел на него внимательно, словно ждал объяснения, как так вышло. Или просто искал в Степановом взгляде подтверждение своим диким, антинаучным догадкам?

– Где Оксана?.. – Степан осекся и тут же сам себя поправил: – Оксана Сергеевна где?

– В Горяевском с Анастасией Васильевной и ребенком. Тяжело ей, мечется между поместьем и вашим домом.

– А Игнат где?

– Уехал. Той же ночью, как Анастасия Васильевна родила, и уехал. Зашел в ее комнату вместе с этим своим… – Дмитрий помолчал, – странным другом. Посмотрел сначала на нее, потом на девочку, развернулся и ушел.

– И Вран посмотрел?..

– Даже смотреть не стал, спросил только, какого пола младенец. – Дмитрий отошел к распахнутому окну, выглянул в окно, словно опасался, что их разговор могут подслушать, и только потом продолжил: – Я разговаривал с Артемием, рассказал ему про дочку. Он плакал от счастья. Вот только Анастасия Васильевна не желает его больше видеть, записку прощальную передала. И тоже плакала. Я не понимаю, Степан Иванович! – Дмитрий в отчаянии взъерошил волосы. – Ведь не дремучее Средневековье на дворе, а один человек до сих пор может распоряжаться судьбами других. Я же вижу, что Анастасия Васильевна Артемия любит, что бы там ни говорила. Ей что-то брат на ухо шепнул, перед тем как уехать. – Дмитрий озадаченно замолчал. – Он запретил ей? Запугал?