— Славно, — улыбнулся одними губами Ольг, а глаза его серые все ещё были встревожены. — А дом новый отстроим, какой ты захочешь.

— Зачем же новый дом? — раздался громовой голос с улицы. — Разве ж в Бергороде княжеские палаты не пустуют? Разве ж не ждут своего хозяина?

Ольг обернулся и тихо зарычал. Волхв Зимогор, что стоял, опираясь на высокий кривой посох, был очень немолод. Седой, нечесаный, с длинной бородой, в поношенной рубахе до пят и звериной шкуре, он был почти страшен. И этот человек хотел его Марику, а потом проклял ее на мучения? И убить бы его прямо сейчас, да только… незачем уже.

— Что же, народ честной, хотите такого князя? Беру — младший брат! Судья милосердный и справедливый! Кормилец сирых и убогих, заботливый хозяин для всего града! Отец, что дочь из полымя вынес! Хитрый торговец и хороший купец! Девицу вон расколдовал от злого проклятья — многие ли смогли бы? А разве ж не он Бергород когда-то от угуров спас, бился с ними, живота не жалея? Чего ж вам ещё надобно, люди?

Народ молчал подавленно, и только Никитка вдруг сдернул шапку с чёрных кудрей и заорал:

— Любо, любо! Славься, князь Бурый!

Кто-то подхватил из толпы, кто-то засвистел оглушительно, и вот уже народ стаскивает шапки и громко кричит:

— Люб нам князь Бурый, люб!

Ошеломлённый Ольг только вертит головой в растерянности, а Марика испуганно рассматривает свои руки: молодые, тонкие, красивые. И косы, как раньше золотые. И украдкой косится на грудь, высокую и полную. Когда это случилось? Тогда ли, когда она Ольгу поверила, а может, когда за Варей в полымя бросилась? Или просто Зимогор, вернувшись, снял с нее проклятье?

— Что, быть тебе, родная, княгинею?

— Выходит, что так… — ну уж нет, отказываться точно не будет. — Олег, а… когда я обратно молодой стала?

— Не знаю, — пожимает плечами Бурый. — Я тебя, кажется, всегда такой и видел.

Лукавит, конечно, смотрит — и налюбоваться не может. Хороша же у него жена будет: румяная, с глазами яркими, словно небо, с косами золотыми, а уж смотрит на него как! За один этот взгляд, восторженный и влюбленный, он хоть сто теремов готов сжечь!

Глава 29. Княгиня

— Что ж, нам пока жить где-то надобно, — пришёл в себя Ольг от нежданного счастья. — Не на склады же мне ребятишек тащить? Переночуем где-нибудь, и в деревню пока увезу часть людей.

— Ты, князь, никак дымом надышался? — дерзко спросил Никитка. — А княжеские палаты для кого в Бергороде пустуют? Собираем скарб твой, да идем в новый дом. Крикнули тебя князем? Крикнули. Теперь переезжаем.

Отрок, а точнее уже тиун, светился от счастья. Молодость! Ему не жаль было ни догорающего дома, ни пропавших запасов. Никто не погиб и ладно, а быть теперь Никите управляющем в княжеском тереме, это в неполные то восемнадцать лет! Уж он расстарается!

Под его бойким командованием отроки принялись собирать все, что удалось спасти из огня. Цепочка людей двинулась к княжескому жилью, соседи помогали изо всех сил, предлагали на первое время одеяла и перины, как будто в тереме княжеском такого добра не было! Часть отроков умчалась вперед налегке, Марику с детьми тоже увели, а Ольг остался, о чем-то толкуя с вернувшейся уже Сельвой и несколькими старшими своими воинами.

Марика в тереме, разумеется, не была ни разу, только с улицы его видела. Высокий, большой, не терем даже, а крепость маленькая. Первый этаж каменный (как ей сказали, горел уже и не раз), второй деревянный, башни-луковки с окошками. Подклет опять же, куда без него. Для близких гостей — крыло правое, для дружины и домочадцев — левое. Княжьей же семье отведена центральная часть второго этажа и две башни.

— Тут пыльно, княгиня, — не пустили в горницы Марику. — Надо мыть и опочивальню готовить. Тебе пока баньку затопили, сейчас отроки тебя проводят.

— За Варварой кто смотрит?

— Не волнуйся, не потеряем твое дитя. Ее Марфа с Катериной на кухню потащили, там и накормят, и искупают. Головой за княжну отвечают.

Пришлось соглашаться. Не больно-то Марике хотелось в баню, да еще княжескую, одной идти. Но прав Никитка, смыть с себя копоть и пот не помешает, да волосы вымыть, наконец, да себя обновленную и непривычную оглядеть-ощупать.

Следом за щекастым Марко, тащившим ворох полотнищ и еще чего-то там, она прошла в небольшое деревянное строение, потерянно остановившись в предбаннике. Марко на лавку бросил свою ношу, со знанием дела заглянул в парную, сообщив: “не густой пар, но уж натоплено и все готово” и сбежал. Делать нечего, придется мыться. Разделась, вещи положила на лавку и прошла.

Действительно, все уже было готово: и лохань большая стояла, и ведра с водой, и ковш, и пару было изрядно. На лавке лежала мочалка, стояли глиняные горшочки с мылом. Вмиг стало жарко, кожа покрылась бисеринками пота, волосы, выбившиеся из кос, прилипли ко лбу.

За спиною хлопнула дверь, и в баню ввалился кто-то огромный и шумный. Не успела испугаться, Ольг тут же радостно заявил:

— Вот об этом я давно мечтал! Иди ко мне, красавица моя, я буду тебя мыть.

И видела она его уже голым, и спали они с ним, а только вдруг охватили Марику робость и смущение. Сейчас-то она перед ним была вся как на ладони. Открытая и обнаженная и телом, и душой.

— Чего испугалась, родная? — с бесконечной нежностью спросил княжич (или уже князь?). — Я только мыть тебя собираюсь. Остальное все — лишь когда ты захочешь.

Приблизился вплотную, разглядывая внимательно и покрасневшие щеки, и блестящие глаза, и розовые губы, робко вздрагивающие. Руку свою большую протянул и принялся распутывать косы.

Марика разглядывала шрамы на курчавой груди — это она страшные раны зашивала и лечила, плечи широкие, твердый, словно литой живот. И ниже тоже рассматривала. Он хотел не просто ее мыть, да оно и понятно… Перевела взгляд на лицо и ужаснулась: Ольг был почти страшен. Не лицо — маска каменная, напряженная, с черными от желания, пылающими глазами. И красив, и ужасен.

А руки очень осторожно, чуть подрагивая, разделяли ее золотые волосы по прядкам, распутывали, разглаживали…

— Становись в лохань, поливать буду, — хриплым, чужим голосом