“Очень горячо, — хотелось ответить. — От рук твоих, от взглядов все тело горит.” Но промолчала, только головой покачав. Боялась, что голос ее выдаст.

Ольг пальцами зачерпнул из горшочка мыльного отвара, намылил ей волосы, мягко лаская голову. Хотелось изгибаться и мурлыкать, словно кошка. Марика уже вся дрожала, догадываясь, каких усилий ему стоит сдерживаться сейчас. От его тела веяло жаром почище, чем от печки.

Мыльные пальцы скользнули вниз по шее, лаская полную грудь, прихватывая легонько соски. Мучительно-тяжкий вздох за спиной вызвал волну новой дрожи в животе и коленях. Он прижался к ней сзади, замерев и позволяя оценить степень княжеского нетерпения. Или, скорее, терпения. На сколько его еще хватит? Сама Марика уже готова была умолять окончить пытку и взять ее прямо здесь, в лохани. Или на полке. Или на лавке. Или на полу, ей уже все равно.

А пальцы продолжали исследование ее тела, оглаживая бока и живот, спускаясь к бедрам. Замерли на миг и скользнули между ног. Ее затрясло, застонала откровенно и призывно, откидывая голову Ольгу на плечо.

— Хорошо тебе, родная?

— Плохо. Прекрати меня мучить, чудовище.

Застыл каменным истуканом, напрягся весь.

— Мучаю тебя?

Она повернулась, заглянула в лицо ему и смело шепнула:

— Хочу тебя безумно. Возьми, не тяни.

29-2

Ох, как вспыхнули его глаза!

— Я думал, ты никогда не попросишь.

Куда делась его медлительность? Отскочил в сторону, окатил ее из ковша прохладной водой — Марика аж взвизгнула от неожиданности. На руки подхватил и вынес туда, в предбанник, где были широкие лавки и стол, на котором стоял уже кувшин с хмельным медом и лежали хлеб с сыром.

Ольг упал на лавку, усаживая Марику себе на колени: тело к телу, губы к губам. Пробежался пальцами по спине, сжал упругие ягодицы. Снова замер, тяжело и рвано дыша, впился поцелуем в беззащитную шею.

— Как давно я об этом мечтал! Жестокая, теперь не выпущу, никому не отдам.

И Марика вдруг поняла, отчего она так смущалась, так робела: это было настоящее. Не игра в любовь, не пустые, украденные у судьбы ласки, о которых быстро забываешь. Нет, эта страсть — как густой хмельной мед, как глоток ключевой воды в жаркий полдень.

Медленно он наполнял ее собою, так мучительно-медленно! Растягивая, исследуя, овладевая. Горячие губы сцеловывали пот и слезы с висков, шептали что-то невнятное, а она вскрикнула птицей, изгибаясь, принимая его все глубже и полнее, наслаждаясь каждым мигом слияния.

— Еще! Еще!

И он сорвался. Зарычал, стиснул ее бедра железными пальцами, задвигался быстро и мощно. А Марика изо всех сил стремилась навстречу, сводя его с ума: кусала плечи, громко стонала ему в рот, царапалась, выгибалась дугой, подставляя грудь его губам. Как с цепи сорвались оба. Долго же они сдерживали свои желания!

— Дай! Еще! — она и сама не знала, о чем просила, чего требовала, но он окаменел весь, прохрипел “Бери” и… с чем сравнить нахлынувшее удовольствие? Гроза ли пролилась из черных туч, ослепляя, оглушая, заполняя струями воды рот и нос? Волна ли захлестнула? Или, может, молнией озарило ночное небо?

Никогда Марика не думала, что бывает так. Все, что она помнила раньше, даже та их близость в лесной избушке, было лишь предвестником этой бури, этого безумия. А теперь она точно знала, что такое настоящая любовь.

— Ш-ш-ш, милая, ты плачешь?

— Нет… я счастлива. А ты?

— Еще хочу.

Женщина широко раскрыла глаза, уверенная, что Ольг шутит. Еще? Да разве остались у него силы после такой безумной скачки? Но лицо его было совершенно серьезно. Да и тело доказывало, что он не обманывает. Словно и не было ничего только что между ними.

— Я… не знаю, — шепнула. — Давай лучше я тебя вымою. Ты весь потный. А там посмотрим.

Посмотрели, конечно. Выносил Ольг Марику из бани совершенно сомлевшую, завёрнутую в простыню и в меховое одеяло. Так и нёс на виду у всех, а она с закрытыми глазами прижималась к его груди и улыбалась совершенно пьяной улыбкой.

— Мне нужна сорочка! — запротестовала, когда Бурый попытался уложить ее в огромную, роскошную постель княжеской опочивальни. Белье было чистое, пахло снегом, а под одеялами положили горячие камни, завёрнутые в полотенца — чтобы тепло было.

— Тебе не нужна сорочка, — убедительно ответил Ольг, глядя на неё наглыми серыми глазами. Рука его невероятным образом оказалась на мягкой женской груди.

— Нужна. Ты теперь князь, мало ли, кому среди ночи понадобишься. Не хочешь же ты…

Он не хотел. Как представил, что кто-то на его жену смотрит… даже коленки ее не хотел бы показать! Пробурчал что-то невнятное, поднялся, принялся копаться в сундуке. Чей это был сундук, Марика и предположить не могла. Теперь, видимо, их. Вынул оттуда белоснежную длинную сорочку с кружевным воротом, бросил на постель, а потом жадно наблюдал, как его женщина торопливо одевалась. Комнаты ещё толком не прогрелись, пол был ледяным, и Марика, случайно касаясь его пальцами ног, шипела и смешно морщила нос.

Опочивальня была хоть и небольшой (не иначе, чтобы прогревалась быстрее), но с двумя печами. В сундуках вдоль стен хранились меха и одежда, Ольг велел перенести все, что уцелело от огня, сюда. Проверил и остался доволен: все выполнили в точности. Даже его домашние войлочные сапоги, что подарили ему степняки, не потерялись. Здесь, в больших палатах, они будут кстати. Надобно и Марике такие заказать.

Он лежал в постели, а жена (несмотря на то, что обряд не был проведен, именно так Ольг ее мысленно и называл) тихо сопела, уткнувшись носом ему в плечо. Такая юная и трогательная! Что ж, зато он знает, как она будет выглядеть лет через сорок, это тоже неплохо. Надо бы сейчас подняться, разыскать волхва, пока тот куда-то снова не сбежал, переговорить с ним по-мужски… Надо проверить, кинули ли в клеть Ермола… Надо брать Щукина и Правого, есть за что их к смертной казни привести… Надо Варьку проверить… Надо… Вот только слишком длинный был день. Силы кончились, глаза сами закрылись. Молодой бергородский князь уснул сном младенца.

А спустя какое-то время дверь в опочивальню тихо приоткрылась и туда просочилась маленькая фигурка в широкой рубашонке.

— Тятя, мне страшно!

Ольг даже не пошевелился, его сон