Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На каком убогом кладбище
Положил я мой жалкий прах.
Может, умер я где-то в море,
Может, где-то на берегу —
Всем ученым мужам на горе
Я и сам сказать не могу.
Да и нужно ли знать им это?
Мой скелет, если даже цел,
Разве он драгоценней свету
Несравненных моих газелл?
Разве серый надгробный камень,
Лед и пламень в себе тая,
Может мир одарить стихами
С той же щедростью, что и я?
Разве слов моих изумруды,
Сплав раздумий, мук и страстей,
Мир согласен сменить на груду
Ноздреватых черных костей?
Нет, бессмертье мое порукой,
Что умен я был, хоть и пьян,
Своего бессмертного духа
Оставляя миру чекан!
Кто-то был и богат и знатен,
А Хафиз — гол и нищ хорош!
Кто-то жил в золотой палате,
А Хафиз в чайхане за грош.
Пел Хафиз прекрасные очи,
Пел красавиц, равных луне,
Но свои похмельные ночи
Проводил один в чайхане.
Потому что рваным халатом
Не прельстить красавиц, поверь,
И с похмелья одутловатым
К черноокой закрыта дверь...
Иногда лишь дева базара,
Дочь позора, греха дитя,
За серебряных полдинара
Отдавалась ему шутя.
Без семьи, без родного дама,
Завершил я земной свой круг...
Эта участь слишком знакома
И тебе, мой далекий друг.
Что оставил я миру? Длинный
Список малых моих грехов,
Да кабатчику долг старинный,
Да цветник нетленных стихов.
И кабатчик, за свой убыток
Мне вослед изрыгнув хулу,
Бросил сей драгоценный свиток
В кучу мусора на полу...
Но не жалобою гнусавой
Пусть мой голос летит к тебе,
Мой далекий, и близкий самый,
Мой собрат по земной судьбе.
Потому что — соблазном каждым
Повергаемый в пыль и грязь —
Я, Хафиз, знал иную жажду,
Об иных усладах молясь.
И когда молодой, двурогий
Месяц трогал мою чалму,
Я, Хафиз, слышал голос Бога,
Я, Хафиз, говорил ему, —
О путях караванных, дальних
На Кабул, Багдад и Каир,
О верблюжьих глазах печальных,
Отражающих скорбь за мир.
И когда под моею тенью
Прогибался загробный мост,
Я земли дорогой виденья
И в бессмертье мое пронес!
Я хочу, чтоб сияньем звездным,
Влажным шорохом дождевым
Из своей светоносной бездны
Голос мой долетал к живым!
И когда от звезды летучей,
Рифмы пеня, строфу клубя,
Водопад неземных созвучий
Вдруг низринется на тебя, —
От восторга в тот миг сгорая,
Знай, ты, слов ловец золотых:
Сам Хафиз из господня рая
Подсказал тебе этот стих!
Март 1953
ОЛЕГ ЧУПРОВ
* * *
Зима ли, лето на дворе,
Какой по счету век —
Идет по пыльной Бухаре
Веселый человек.
Он надувал не раз менял,
Мошенник и поэт,
Но совести не разменял
На алчный звон монет.
Взлетала песнь над Бухарой —
Слетала спесь с врага.
Поклон земной, наставник мой,
Прими — через века.
За то, что бил
Не в бровь, а в глаз
Скупцов и подлецов.
За то, что ныне учишь нас
Веселью мудрецов.
А мудрецам — всего лишь шаг
До гибели прямой...
И плачет верный друг — ишак:
«Пропал хозяин мой!»
И во дворец
уже гонец
Летит во весь опор:
«Конец смутьяну наконец!
Погиб проклятый вор!»
— «Конец ему, конец, конец!» —
Вопят, разинув рты,
Мулла, вельможа и купец
И прочие скоты.
А он по узенькой тропе
Идет себе один...
Счастливого пути тебе,
Товарищ Насреддин!
Б. М. ЭЙХЕНБАУМ
ИЗ НЕОПУБЛИКОВАННОГО
«Вопрос о современной русской поэзии в целом — об ее возможностях и стремлениях — служит основным импульсом этой моей работы», — писал в введении к своей книге «Анна Ахматова» известный советский литературовед, один из крупнейших исследователей русской поэзии и русского стиха Борис Михайлович Эйхенбаум. Эти слова можно поставить эпиграфом ко всей его деятельности, проникнутой страстной заинтересованностью в судьбах современной литературы. Многие хорошо помнят устные выступления Бориса Михайловича на литературных вечерах, конференциях, встречах, сессиях, — выступления, обращенные к самой разной аудитории, всегда блестящие и острые, артистичные по форме.
Публикуемые тезисы и наброски к докладам об О. Мандельштаме и А. Ахматовой из архива ученого показывают, с какой ответственностью Борис Михайлович относился к своим публичным выступлениям, как тщательно их готовил. И сегодня они привлекают свежестью и тонкостью наблюдений, глубиною высказанных мыслей.
О МАНДЕЛЬШТАМЕ
14 марта 1933
1. Вопрос о судьбах и путях советской поэзии стал очередным. Вечера поэтов как симптом: не парад и не выставка, а перекличка. «Есть ли еще порох в пороховницах?»
Победа прозы. Но победа предполагает существование побежденного. И побежденный требует реванша. Проза без стиха беспомощна, косноязычна. Потому что стих — лаборатория речи. «Зависть» поэзии к прозе. Попытка прозы вобрать в себя стих.
2. Острота вопроса о поэзии, и в частности — о лирике. Поэзия о поэзии и о поэте — у Маяковского, Есенина, Пастернака, Мандельштама. Затемненность и трудность проблемы стиховой речи. Метод называния —