и резко сунул руку в карман, а когда поднял глаза, к лицу стремительно приблизился какой-то посторонний предмет. Уклониться или закрыться не хватило времени…

Он очнулся в неудобной позе, опутанный веревкой, как муха — паутиной, да ещё и подвешенный за ноги к крюку вместо люстры. В гостиной горели свечи в подсвечниках, а у камина колдовал немолодой Flügeladjutant. Голова раскалывалась, глаза застилала розовая пелена, и разглядеть его никак не получалось.

— Честно говоря, я крайне разочарован, — разжигая огонь, притворно вздохнул гость. — Букетно-конфетный период нашего знакомства закончился так стремительно, что я едва успел заметить, как вы перешли к битью посуды. Пришлось пожертвовать великолепной цветочной вазой для нейтрализации ваших примитивных планов насчет меня. Если вы будете настаивать на своём праве хулиганить, мне останется подождать минут десять, пока у вас случится кровоизлияние в мозг, аккуратно снять и уложить ваше тело, чтобы нашедшие вас утром смогли констатировать смерть от инсульта, вызванного переутомлением. А я ведь тащился в такую даль совсем не для подобного финала…

— Кто вы, и какого чёрта вам здесь надо? — прохрипел Николаи, чувствуя, что сознание меркнет.

— Вот это правильный вопрос. Я так рассчитывал, что вы зададите его вместо того, чтобы хвататься за пистолет. Несмотря на всю пикантность положения, я прибыл, чтобы спасти вашу тощую задницу, полковник.

— Снимите меня, — прошептал Николаи, ловя губами воздух, ставший вдруг колючим.

Второе «пробуждение» было не в пример комфортнее. Он лежал на диване с прохладным компрессом на лбу, прикрывающим массивную гематому, а гость умело массировал ему голову, из-за чего головная боль, мучившая Вальтера с утра, уже не так сильно колола шилом виски.

— Не хотите меня развязать? — спросил полковник, попробовав выпростать руку и почувствовав, что всё также крепко и надёжно «упакован».

— Хочу, — кивнул гость, — но сомневаюсь в вашем благоразумии. Если вы пообещаете вести себя хорошо…

— Обещаю, чёрт вас побери! — проворчал Николаи.

Гость дёрнул какую-то петлю, и путы, стягивающие тело, распались, будто их и не было. «Фокусник, — подумал полковник, ожидавший, что процедура развязывания займет гораздо больше времени, — действительно профессионал…»

— Итак, о чем же вы хотели со мной поговорить? — спросил Николаи, ощупывая след от цветочной вазы на лбу и устраиваясь поудобнее на диване.

— О многом. Но предупреждаю, полковник, воздержитесь от гусарских замашек. Ваша подготовка кабинетного аналитика превращает любые попытки стрельнуть или ткнуть в меня чем-нибудь острым в разновидность особо изощрённого суицида. Поэтому предлагаю не планировать силовые акции. Я действительно не намерен вас убивать, но если не оставите мне выбора…

Николаи молча кивнул, ощупывая цепким взглядом лицо и фигуру собеседника. Форма на нём сидела безупречно, глаза-угли и властные носогубные складки выдавали привычку повелевать. Но что-то в облике гостя было неправильным, неестественным, и эта дисгармония выбивала из колеи, раздражала, не давала сосредоточиться.

— Очень удобный мундир! — перехватив взгляд разведчика, улыбнулся «Flügeladjutant», — я всегда отдавал должное прусским модельерам, умеющими совместить практичность со строгим изяществом. Не переживайте, я не украл его, не ограбил и не раздел подданного кайзера. Местный портной уступил мне форму в связи с безвестным отсутствием хозяина…

— Как вы меня нашли? Я приехал в Тильзит только утром.

Губы гостя тронула снисходительная улыбка.

— Вы даже не представляете, насколько болтливы бывают провинциальные штабисты при виде флигель-адъютантских погон. Но я им благодарен. Если бы не их словоохотливость, мы бы с вами разминулись…

— За этот маскарад вас повесят…

Глаза гостя нехорошо сузились и вспыхнули.

— Все там будем. Тайные операции предполагают подобные риски. Понимаю, погибнуть с оружием в руках — священный долг и честь для самурая… Не вздёргивайте брови. Вам хорошо известны японские обычаи, а мне — ваше восхищение ими…

— Хм, что ещё вам известно обо мне?

Жесткая складка на лбу гостя разгладилась.

— О! Весьма многое. Мне особенно нравится определение разведки, записанное в вашем дневнике перед самой войной, с которым я полностью согласен.

Гость прикрыл глаза, обращаясь к своей памяти, однако Николаи заметил, что его рука в кармане галифе остаётся напряженной и сжимает там не носовой платок.

— «Война в условиях мира», — произнёс гость, раскрыв глаза и упёршись взглядом в разведчика, — «таково истинное определение роли разведывательной службы в настоящее время. Разведывательной службе нельзя нанести удар разоружением, так как пропаганда, являющаяся важной чертой разведки, заменит военные операции и превзойдет по своей эффективности просто политическое оружие… Поэтому разведывательная служба стоит на пороге новых задач».[51] Великолепно! Не в бровь, а в глаз! Именно из-за этих слов я искал встречи с вами, а не с кем-либо другим…

— Это единственные строки из моего дневника, которые вам известны? — тихо спросил Вальтер. Он почувствовал, как на лбу предательски выступила испарина, а лицо залила мертвенная бледность, но контролировать собственные эмоции был уже не в силах.

— Конечно нет! — радостно возразил гость. — Ваш дневник — презанимательная вещица, достойная быть учебным пособием в разведшколах всего мира. В нём удивительным образом сплетены простые человеческие эмоции и глубокий анализ происходящих событий. Например, очень трогательно было читать ваши слова об ушедшем канцлере… Если не ошибаюсь, это было год назад. «Когда я, проведя всю ночь без сна, пришел к нему без четкого и ясного результата с проектом набросанной телеграммы, он её прочитал, затем обратился к какой-то папке бумаг на его письменном столе, покопался в них, вытащил какой-то листочек, сказал: „Я это дело представляю так“ — и прочитал мне составленный им самим проект предполагаемой директивы. Он нашел решение, которое я как профессионал так и не смог найти. На этом проекте мы и остановились. Я был буквально потрясен своей неспособностью исполнить именно это дело, пошел к шефу центрального отделения полковнику Фабеку, который занимался кадровыми вопросами в Генеральном штабе, и все ему рассказал. В ответ я услышал: „Утешьтесь, дорогой Николаи, еще чаще это происходит с каждым вторым сотрудником Фалькенгайна“».[52] Скажу откровенно, был очень тронут, прочитав столь нежный пассаж такого сурового человека, как вы. Я даже перестал сердиться на вашу реплику «я держу русских в кулаке», хотя всегда испытывал непреодолимое желание зажать в кулак ваши собственные тестикулы…

— Вы русский?

— Я часто слышал этот вопрос, и каждый раз в нём звучит некоторое пренебрежение к моей нации. Это у вас врожденное или благоприобретенное? Просто интересно, в каком западном университете читают курс, как правильно презирать и ненавидеть русских? Спрашиваю, потому что немецкая, французская и английская школа русофобии практически идентичны, что навевает подозрения в наличии некоего единого общеевропейского базового образования. Да, полковник, я — русский.

— Ваше лицо мне знакомо. Мы встречались?

— Хороший