Я подняла голову. Мои руки и ноги были обездвижены восстановителями.

— Ты очнулась, — сказала Сеиварден.

Я снова опустила голову.

— Где мой рюкзак?

— Здесь. — Она наклонилась и подняла его так, чтобы я увидела.

— Мы — в медицинском центре в Терроде, — догадалась я и закрыла глаза.

— Да. Как думаешь, ты сможешь поговорить с врачом? Потому что я совершенно не могу понять, что она говорит.

Я вспомнила свой сон.

— Ты научилась играть в Тиктик.

— Это другое. — Это был не сон.

— Ты продала флаер. — (Ответа не последовало.) — Ты купила кеф.

— Нет, — возразила она. — Я собирался это сделать. Но когда я проснулся, а ты ушла… — Я услышала, как она неловко поерзала на скамье. — Я собирался найти дилера, но меня встревожило, что ты ушла и я не знал, где ты. Я стал думать, что, может быть, ты меня бросила.

— Ты перестала бы тревожиться, как только приняла кеф.

— Но у меня не было кефа, — заявила она, и это прозвучало на удивление здраво. — А затем я вернулся и узнал, что ты выехала.

— И ты решила найти меня, а не кеф, — сказала я. — Я тебе не верю.

— Я тебя не виню. — Она молчала пять секунд. — Я сидел здесь и думал. Я обвинил тебя в том, что ты ненавидишь меня, потому что я лучше тебя.

— Я ненавижу тебя не поэтому.

Она не обратила на это внимания.

— О милость Амаата, то падение… это я виноват, и я был уверен, что я — покойник, а если бы произошло наоборот, я бы никогда не прыгнул, чтобы спасти чью-то жизнь. Ты никогда не ползала на коленях, чтобы пробиться куда-нибудь. Ты находишься на своем месте потому, что ты охренительно искусна и готова рискнуть всем, чтобы сделать все как надо, а я никогда не стал бы и наполовину таким, как ты, даже если бы ухлопал на это всю жизнь, а я расхаживал тут и думал, что я — лучше тебя, даже полумертвый и совершенно бесполезный для всех, потому что моя семья — древнего происхождения, потому что я лучше от рождения.

— Вот поэтому, — заявила я, — я тебя и ненавижу.

Она рассмеялась, словно я сказала нечто довольно остроумное.

— Если ты готова сделать такое ради того, кого ненавидишь, что бы ты сделала для того, кого любишь?

Я обнаружила, что неспособна ответить. К счастью, вошла врач, широкая, круглолицая, бледная. Увидев меня, она нахмурилась чуть-чуть сильнее.

— Кажется, — сказала она ровным голосом, который звучал бесстрастно, но подразумевал осуждение, — я не понимаю твоего друга, когда он пытается объяснить, что произошло.

Я бросила взгляд на Сеиварден, которая, беспомощно махнув рукой, сказала:

— Ничего из ее слов не понимаю. Я старался изо всех сил, и целый день она смотрит на меня так, будто я — биологические отходы, в которые она наступила.

— Наверное, это просто ее обычное выражение. — Я снова повернула голову к врачу. — Мы упали с моста, — объяснила я.

Выражение лица доктора не изменилось.

— Вы оба?

— Да.

Последовала минута невозмутимого молчания, а затем:

— Быть нечестным со своим врачом невыгодно. — И затем, когда я не ответила: — Ты — не первый турист, который вошел в запретную зону и получил травмы. Однако ты первая, кто заявляет, что упала с моста и выжила. Не знаю, то ли восторгаться твоим бесстыдством, то ли сердиться, что держишь меня за такую дуру.

Я не ответила. Что бы я ни придумала, это не даст такого удовлетворительного объяснения моим травмам, как чистая правда.

— Военнослужащие должны регистрироваться по прибытии в систему, — продолжала врач.

— Помнится, слышала об этом.

— Ты зарегистрировалась?

— Нет, потому что не служу ни в каких вооруженных силах. — Не совсем ложь. Я не военнослужащая, я часть оборудования. Одинокий, бесполезный фрагмент оборудования.

— Это учреждение не располагает оснащением, — сказала врач чуть более строгим тоном, чем минутой раньше, — необходимым для таких имплантатов и расширений, которые у тебя, очевидно, имеются. Я не могу прогнозировать результаты процессов заживления, которые запрограммировала. Тебе следует показаться врачу, когда вернешься домой. В Джерентэйт. — Последнее прозвучало с легким скепсисом, намеком на ее недоверие.

— Я намерена отправиться прямо домой, как только выйду отсюда, — сказала я, но про себя подумала, не сообщила ли о нас врач как о возможных шпионах. Решила, что нет, если бы она это сделала, то, вероятно, не выказывала бы подозрений, а просто дожидалась бы, пока власти нами займутся. Значит, она этого не сделала. Почему?

Вероятная причина этого заглянула в палату и радостно воскликнула:

— Брэк! Ты проснулась! Дядя — на уровне прямо над этим. Что случилось? Твой друг вроде бы говорил, что ты прыгнула с моста, но это невозможно. Ты чувствуешь себя лучше? — Девочка вошла в комнату. — Здравствуйте, доктор, с Брэк будет все в порядке?

— С Брэк все будет прекрасно. Восстановители должны отпасть завтра. Если все пройдет как надо. — Приободрив нас так, она вышла из палаты.

Девочка села на край моей постели.

— Твой друг — никудышный игрок в Тиктик. Я рада, что не научила его, как играть на деньги, а то у него не осталось бы денег на лечение. А ведь это твои деньги, правда? От флаера.

Сеиварден нахмурилась.

— Что? Что она говорит?

Я решила проверить содержимое своего рюкзака при первой возможности.

— Он отыграл его в шашки.

Судя по выражению лица, девочка этому совсем не поверила.

— Тебе, знаешь ли, действительно не стоило ходить под мост. Я знаю кое-кого, так у него есть друг, кузен которого пошел под мост, а кто-то уронил кусок хлеба, он летел очень быстро, ударил ему в голову, разбил череп, дошел до мозга и убил его.

— Мне так понравилось пение твоей кузины. — Я не хотела возвращаться к обсуждению того, что произошло.

— Правда, она чудесная? О! — Она повернула голову, словно что-то услышала. — Мне нужно идти. Я приду к тебе еще!

— Буду весьма признательна, — сказала я, и она выскочила за дверь. Я посмотрела на Сеиварден. — Сколько это стоило?

— Примерно столько, сколько вышло за флаер, — сказала она, чуть наклонив голову, может быть смутившись, может быть, отчего-то еще.

— Ты брала что-нибудь из моего рюкзака?

Она снова подняла голову.

— Нет! Клянусь. — (Я не ответила.) — Ты мне не веришь. Я тебя не виню. Ты сможешь проверить, как только руки высвободятся.

— Я проверю. И что тогда?

Она нахмурилась, не понимая. И несомненно, она не понимала — она зашла так далеко, что (ошибочно) сочла меня человеком, достойным уважения. Казалось, она не дошла до сути: не подумала, что может и не быть такой уж важной персоной, чтобы Радч направил за ней офицера по особым поручениям.