Я не заметила только одного. Продолжая меняться, расти, осваивая новую карьеру, новую среду и заводя новых друзей, я отдалялась от Дэниэла.

Через год после того, как мы переехали в Сиэтл, в штате Вашингтон запретили онлайн-покер. Вскоре, в апреле 2011 года, правительство США закрыло три крупных покерных сайта, где Дэниэл играл каждый день. Его карьера покерного игрока была окончена. Он почти перестал выходить из дома. Поначалу я его понимала. Он всегда страдал социальной тревожностью. Но потом он вообще перестал выходить, иногда сидя дома по несколько дней подряд. Видя его депрессию, я умоляла его выйти из квартиры и встретиться с моими новыми друзьями. «Всего полчаса погуляем, не больше!» Вскоре у меня уже не осталось отговорок, чтобы объяснить коллегам, почему он не приходит поужинать или выпить с нами после работы. У меня вышло несколько неприятных споров с друзьями, которых задевало то, что мой парень словно из принципа не хочет с ними видеться.

В следующие месяцы проблемы приобрели еще и финансовый оттенок. Мне было обидно, что он вообще не искал никакой работы, что мне приходилось платить по всем счетам; иногда я даже злилась на него за то, что он даже не подумал, что вечно зарабатывать покером невозможно. Еще мне было очень жаль, что он оказался человеком, который хочет делать лишь то, что минимально необходимо для выживания. Мне хотелось, чтобы он был амбициознее, чтобы его вела какая-нибудь большая страсть — как меня.

Но жестокая правда — я молилась, чтобы это не было правдой, хотя я чувствовала, как она проникает мне под кожу и гложет кости, — состояла в том, что я его разлюбила. Мне казалось, что я переросла наши отношения, хотя на самом деле я просто выросла. Я изменилась. А потом Дэниэл сам отстранился.

Некоторые аспекты наших отношений всегда меня беспокоили. Разные взгляды на деньги, секс, амбиции и хобби — то, на что люди не обращают внимания, когда безнадежно друг в друга влюблены. Но вот сейчас мне уже стало трудно не обращать на все это внимания. За семь лет я уже устала. Меня бесило, что он спит с трех часов ночи до полудня: мало того, что я всегда ложилась спать и просыпалась одна, так еще и любые совместные дела мы не могли начать раньше середины дня. Я ненавидела его негибкость; иногда мне даже казалось, что я стала Дэниэлу матерью. Мне приходилось готовить и одевать его для общественных мероприятий, подстраиваться под его поведение, не допускавшее никаких изменений. Но, конечно, у меня и у самой были трагические недостатки. В моменты, когда я уже готова была на него сорваться, я вспоминала, что у него наверняка есть такой же длинный список того, что ему не нравится во мне.

Впрочем, если уж говорить по-честному, даже все эти обиды были неважны. Дело не в финансовом дисбалансе между нами, не в том, что он не хотел ни с кем общаться, не в том, что я постоянно подталкивала его, просила стать амбициознее, даже не в наших совершенно разных хобби. Я просто больше не любила его в романтическом смысле. От прежнего пламени не осталось даже самой маленькой искры. Я заходила в квартиру после работы, смотрела на него, сидящего на диване, и видела брата или лучшего друга. Человека, с которым довелось разделить немало жизненных тягот, который был важен для меня, как была для меня важна мама. Но без этой уникальной любви, без страсти, меня лишь еще больше бесили наши разногласия по поводу денег, секса, амбиций и хобби.

Независимость, которой я добилась в Сиэтле, сделала меня сильной. Она вдохновила меня. Заставила поверить, что я действительно могу сделать все, что угодно. От тех частей жизни, которые больше не приносят мне счастья — например, карьеры в кинематографе, которая перестала меня радовать два года назад, или веса, который не радовал меня много лет подряд, — можно избавиться. Или изменить их. У меня есть право найти свое, аутентичное счастье.

Через полтора года жизни в Сиэтле и шести месяцев споров я высказала Дэниэлу все, что думаю. Общение было самой сильной стороной наших отношений. Мы уважали полную, абсолютную искренность; мы требовали ее друг от друга. И, хотя он и слушал меня, я не была уверена, что он меня слышит.

— Просто потерпи немного. Я постараюсь все исправить, — упрашивал он. Я чуть не умерла, услышав, как дрожит его голос. Честность, которую я обрушила на него во время наших многочасовых разговоров летом 2011 года, была болезненной, душераздирающей. Я плакала, говоря ему такие вещи, в которых не в силах была признаться даже себе. Даже если это и было правдой, я не всегда хотела, чтобы так было. Я понимала, как просто бы все разрешилось, если бы я просто позволила нам быть такими, какими мы были всегда. Если бы мы поженились, как уже однажды обсуждали. Если бы продолжили жить в той же комфортной рутине, которую для себя создали. Но это меня пугало. Одна мысль о браке заставляла меня дрожать. Каждый раз, когда Дэниэл заводил об этом разговор, я паниковала. «Я не готова», — думала я. Это тянулось год за годом.

Он старался. И я старалась. Но ничего не изменилось.

В конце августа я поехала на одну из Международных конференций фуд-блогеров, которую запланировала для меня компания в Новом Орлеане. Я провела там неделю — работала, ела луизианские сандвичи с креветками, пила коктейли. За все время я ни разу не позвонила Дэниэлу. Я разве что отправляла ему СМС вроде «Очень занята. Скоро вернусь домой». Для нас, обычно помногу общавшихся каждый день, это было странно. Позже, когда я летела обратно в Сиэтл, измотанная и наевшаяся, меня охватил ужас. Если бы у меня был выбор, я бы поехала не домой. Отчасти, конечно, это было «похмелье» после притока адреналина, которое я всегда испытывала во время недельных конференций, но по большей части я понимала, что не скучаю по Дэниэлу. Я не хотела возвращаться к нему, к нам.

Такси из аэропорта ехало по Куин-Энн-Авеню, асфальт на улице блестел от дождя. Когда мы свернули на мою улицу, фары осветили наш дом. И я увидела Дэниэла. Он стоял на ступеньках, причем, судя по всему, довольно давно: я отправила ему сообщение «Я дома» сразу после посадки, а не тогда, когда наконец выбралась из аэропорта сорок пять минут спустя. Он улыбался, стоя на крыльце. У меня отвисла челюсть; хорошо, что этого не было видно за тонированным стеклом такси. Я не смогла сдержать всхлипа. Он бесконечно любил меня. А я уже не могла любить его в ответ. И тогда я все решила.

Я рассталась с ним.

Следующие дни были просто невыносимы. Дэниэл не проронил ни единого слова. Он с ледяным, почти мертвецким спокойствием делал свои обычные домашние дела. Даже крохотные остатки радости, которыми мы наслаждались, окончательно исчезли. Я недолго думала, не стоит ли их все же вернуть, предпринять последнюю отчаянную попытку спасти нас из того ада, что начался после расставания. Но затем я вспомнила, какое облегчение меня накрыло, когда я это сделала, когда наконец произнесла слова, которые держала в голове полгода.

К концу осени Дэниэл уехал из Сиэтла. Горе, невыносимый груз вины, пустота поставили меня на колени. Тем не менее, я понимала, что поступила правильно. Весь этот период присмирил меня. Дал понять, что на самом деле я далеко не все понимаю. Ни в любви, ни в жизни, ни в еде. После нашего расставания я даже, бывало, снова искала в еде утешения. Переедая сладкого, я пекла какой-нибудь пирог, чтобы заполнить пустоту, оставленную Дэниэлом. А потом в сотый раз понимала, когда живот болел, а сердце колотилось из-за избытка сахара, что еда меня не исцелит.