– Глупо уговаривать тебя не тревожиться, это же кнопкой не отключить. Но ты вот что имей в виду: до сих пор все, что со мной случалось, оказывалось к лучшему. И то, что сгинул на Другой Стороне и столько лет там болтался неведомо кем. И то, что неутолимой дурной тоской по невесть чему там маялся без малейшего шанса понять, о чем на самом деле тоскую. И даже желтый свет твоего Маяка, в итоге, пошел мне на пользу, превратил мою жизнь в череду невозможных событий. По-настоящему невозможных, а не «почти». Это, наверное, и есть счастье – оказаться в такой точке своей судьбы, откуда благодаришь все предшествовавшие этому моменту события, включая самые страшные, за то, что в итоге тебя сюда привели. Предложи мне сейчас обменять судьбу на другую полегче, ни за что бы не согласился. Это я к чему говорю – если вдруг действительно сгину, потом наверняка окажется, что это была очередная удача. Так что ты бойся, конечно, если иначе не получается. Но делай поправку на вот это вот все.

– Хочется сейчас сказать тебе, что ты псих и придурок, – вздохнул Тони Куртейн. – Но и я, на самом деле, не лучше. В одной палате для буйных можно нас запирать. Пережить все это веселье заново ни за что бы не согласился, попросил бы сразу меня пристрелить. Но тому, что вышло в итоге, я, как ни крути, тоже рад. И не готов обменять сегодняшнего себя на другого Тони Куртейна с легкой, счастливой судьбой… которая мне ни при каких обстоятельствах не светила, потому что связался с тобой. Уж ты-то умеешь собирать приключения на свою задницу так, чтобы досталось всем, кто рядом стоит, – добавил он.

– Умею, – согласился Эдо. – Шеф Граничной полиции Другой Стороны как раз недавно сказал, что у меня легкая рука.

– В каком смысле?

– По его словам, я лечу, роняя все на своем пути, но оно при этом не падает, а тоже летит.

– Сразу видно понимающего человека, – невольно улыбнулся Тони Куртейн.

– При условии, что он человек.

– А кто?

– Понятия не имею. Чего только о нем не рассказывают, а Стефан с удовольствием подтверждает все версии: да, конечно, я демон! Конечно, русалка-оборотень! Конечно, милосердное божество! Конечно, древний идол, вырезанный из камня и случайно оживший от неосторожного колдовства! Конечно, сын восточного ветра и старой девственницы, а может, черт меня разберет, я их дочь? И ржет довольный, типа отмазался. Гуманитарная наука в моем лице пока только гудит от умственного напряжения. Недостаточно данных, – говорит.

– Да, они там все с таким прибабахом, что нашим древним жрецам не снилось, – подтвердил Тони Куртейн, разливая остатки айсвайна. – Включая моего двойника. Или даже начиная с него. Мне, конечно, фантастически повезло, что теперь наяву с ним могу встречаться. И за это спасибо тебе.

– Мне-то за что? – удивился Эдо. – Вы же с ним сами…

– Сами-то сами. Но если бы ты не сгинул и я не пошел вразнос, ничего бы и не было. Такие штуки только от полного отчаяния вытворяют. Я же, когда шел по мосту через Зыбкое море, которое у меня на глазах превратилось в быструю речку, был уверен, что сгину на Другой Стороне. И решил, будь что будет, чем хуже, тем лучше, так мне и надо, плевать. Но оказалось, что после того, как пропал, начинается самое интересное. А если уж началось, не закончится никогда.

– Ну да, – улыбнулся Эдо. – Вдруг выясняется, что у тебя в этом волшебном театре даже не то что контрамарка на все спектакли, а ежедневные репетиции, пожизненный ангажемент. А что роль внезапно балетная, а ты танцевать не умеешь, никого не волнует. По ходу научишься, – говорят.

Тони Куртейн горячо закивал.

– Насчет балета в точку. И ведь действительно пляшешь, как миленький. На пуантах. Гопак.

Рассмеялся, махнул рукой и пошел к плите, потому что как ни пляши, а кофе сам себя не сварит. Надо ему помогать.

Сказал, уставившись на кофейник:

– Представляешь, я же всю жизнь твердо знал, что встреча смотрителя Маяка с двойником невозможна, потому что противоречит самой природе вещей; с другой стороны, какой только фигни я твердо ни знал. В частности, что на Другой Стороне нет никакой магии. Типа в этом и состоит ее смысл – быть местом, где отсутствует магия, и таким образом уравновешивать нас. Но они там плевать хотели на наше сраное равновесие. Хрен знает же что творят.

– Стефан говорит, это просто из вредности, – улыбнулся Эдо. – Невозможно? Точно-точно? Ну, щас.

Состав и пропорции:

кашаса – 45 мл;

дынный ликер «Мидори» – 45 мл;

смесь для коктейлей «Sour mix» – 10 мл;

ананасовый сок – 50 мл;

шалфей (для украшения).

Охлажденные ингредиенты налить в коктейльный бокал, перемешать и украсить шалфеем.

Сабина проходит мимо ярко освещенной кофейни – смотри-ка, открыта. И совершенно пуста, потому что уже половина десятого. По вечерам мало кто кофе пьет.

Сабина, не раздумывая, заходит – не потому, что ей хочется кофе, а просто ради торжества справедливости. Если уж кофейня работает допоздна, значит в нее обязательно должен зайти кто-то, кому это нужно, – весело думает Сабина, читая список кофейных коктейлей, написанный мелом на черной доске. И в ответ на вопросительный взгляд юной кареглазой бариста произносит вслух:

– Лате-латте. Это как? Просто двойной латте, как, к примеру, двойной эспрессо? Подают в литровом ведре?

– Late Latte, – поправляет ее бариста. – Лэйт латте, поздний латте, и нет, не в ведре! – Смеется, довольная путаницей, и объясняет: – Он такой слабенький, что можно пить даже на ночь глядя, сон не перебьет.

– Именно то, что надо, – кивает Сабина, – давайте.

Платит за кофе картой, на которой всегда есть деньги; сколько именно и откуда они берутся, ей дела нет. Если эта информация зачем-то понадобится, все как-нибудь сразу выяснится и логически объяснится. Сабина давно привыкла не вмешиваться в собственные дела.

Она берет картонный стакан и выходит на улицу. Сабина не то чтобы любит, скорее считает долгом сидеть зимой на неразобранных летних верандах – примерно из тех же соображений, из каких зашла в открытую на ночь глядя кофейню: если уж люди не ленятся каждый день таскать туда-обратно столы и стулья, надо им наглядно показывать, что они не зря это делают. То есть за столами на стульях сидеть. Сабине невыносима тщетность любого масштаба, даже такая мизерная, не из каких-то идейных соображений, а потому что если смотреть глазами Сабины, тщетность выглядит хуже, чем просто отсутствие света. Как минус-свет.

И сейчас, сидя на влажном металлическом стуле за столом, озаренном сиянием окон кофейни и бледным лучом далекого фонаря, со сладкой молочной бурдой в картонном стакане, похожей на разогретое мороженое крем-брюле, Сабина довольна собой и горда, словно исполняет великую миссию; впрочем, она и правда ее исполняет: тщетность побеждена. А что на ничтожном участке реальности и всего на четверть часа, значения не имеет. Дела Сабины не делятся на «большие» и «малые». Они просто дела.