Люси как-то вымученно улыбнулась и отрицательно помотала головой.

– Ой нет, что вы. Совсем не ужасная. Рассказывайте, пожалуйста. Мне еще как интересно! Никогда не слышала, чтобы кто-то описывал Другую Сторону похожей на сон.

– Кара то же самое говорила, – кивнул Зоран. – Что для большинства наших Другая Сторона даже чересчур наяву; вроде в этом как раз и проблема. В смысле, вот почему там обычно всем тяжело, особенно поначалу… Так, все, мы приехали. Пора выходить.

Уже на улице, сворачивая к дому, спросил:

– А я угадал? Вы на Другой Стороне уже много раз бывали? И вам слушать мои восторги немножко смешно?

– Совершенно не смешно, – вздохнула Люси. И, помолчав, добавила: – Я на Другой Стороне не просто бывала, я там родилась и живу.

Зоран от удивления остановился как вкопанный, словно уперся лбом в невидимое стекло. Наконец сказал:

– Слушайте, но это же вроде технически невозможно. Это мы на Другую Сторону запросто ходим, а не оттуда к нам.

– А незваные тени откуда тогда берутся? – невесело усмехнулась Люси.

– Ай, ну да, – спохватился Зоран. – Просто, понимаете, я их ни разу в жизни своими глазами не видел. И привык относиться, как к сказкам для непослушных детей.

– Ну, можно считать, почти сказки, – неожиданно согласилась Люси. – Потому что на самом деле до такой крайности очень редко доходит, ваша Граничная полиция отлично работает, обычно успевают их вовремя увести.

– Успевают вовремя увести, – эхом повторил Зоран. – Так вот чем Граничная полиция занимается! Ничего себе. А я и не знал.

– В общем, люди Другой Стороны иногда сюда попадают, – заключила Люси. – Обычно у них нечаянно получается, сами не понимают, что с ними случилось. Проще всего туристам: считают, на незнакомую улицу забрели. Да и местные обычно пожимают плечами: надо же, я-то думал, что знаю этот район. В целом, это отлично, плохо только, что выбраться отсюда они тоже могут только случайно, если повезет. Поэтому приходится им помогать. Мне самой не раз удавалось уводить отсюда людей обратно домой, пока не успели растаять. У меня на это дело чутье, вот просто не могу усидеть на месте, когда кто-то на изнанке застрял. Минус тридцать семь незваных теней, вот этими вот руками! – торжествующе рассмеялась она, для наглядности взмахнув кулаками перед носом Зорана. – Из всего, что в жизни успела сделать, этим больше всего горжусь.

– Так вы служите в Граничной полиции? – сообразил Зоран.

Люси отрицательно помотала головой. И добавила:

– Но я со многими там знакома. И с Ханной-Лорой, и с Карой, и с Юстасом; да почти с половиной департамента по связям с Другой Стороной. А иногда делаю их работу. То есть, в пересчете на обстоятельства, я, можно сказать, частный сыщик. Практически Шерлок Холмс. Вы же читали?..

Зоран неуверенно кивнул.

– Наверное, в детстве. Название знакомое, а о чем там, не помню. Но неважно, смысл-то я понял. Ну вы и круты!

Ругала себя, конечно. Говорила себе: зачем ты за ним идешь, что творишь, так нельзя, отстань от бедняги, придумай повод срочно уйти, отвяжись от него, оставь человека в покое, какую тебе картину, совсем сдурела? Вот он сейчас еще немножко с тобой поговорит и каааак все вспомнит! И что тогда, интересно, делать? Чокнется же чувак!

И одновременно была так рада – Зорану и обещанному подарку, и восторгу в его глазах, и тому, как Зоран в нее вцепился с явным намерением больше не отпускать – что не могла сбежать от него, как Золушка с бала. Ну как – «не могла», не хотела. Придется, конечно, куда деваться, но не прямо сейчас.

Дело, понятно, еще и в том, что на Этой Стороне всегда охватывает эйфория, вернее, то, что с непривычки кажется эйфорией пришельцам с Другой Стороны. Для местных-то упоительная легкость и полнота бытия – норма, точка отсчета, вроде ноля на линейке, от которого только начинают плясать. То есть может быть и гораздо лучше, если день задался; удивительно, впрочем, не это, а то, что они при такой-то блаженной норме как-то ухитряются грустить и страдать, и даже впадать в отчаяние. В отчаяние, твою мать! И ссорятся, и скандалят, и драки бывают такие, что не разнять, пока сама не увидишь, невозможно поверить, какие здесь страсти порой кипят. Могут себе позволить. Легкость и полнота бытия, когда к ним с детства привык, жизненным драмам совсем не помеха. Но если ты родился на Другой Стороне, привыкнуть к этому восхитительному состоянию невозможно, хоть через день сюда приходи. Неудивительно, что гости с Другой Стороны здесь часто чудят, хуже пьяных, и это, на самом деле, скорее удача, дополнительный шанс привлечь внимание сотрудников Граничной полиции и благополучно вернуться домой.

Люси как раз особо никогда не чудила, держала себя в руках – ну так она и в юности на студенческих пьянках самой стойкой была. Но отказаться от радости из осторожности, чтобы беды не вышло, в этом состоянии оказалось практически невозможно. И сразу стало ясно, почему все местные кажутся легкомысленными храбрецами, даже когда мирно пекут пироги, ремонтируют автомобили, возятся в огородах или за столами сидят. Выбирая между радостью и безопасностью, они всегда выберут радость; на самом деле, даже не то чтобы именно «выберут», выбор предполагает нравственное усилие, а для них подобный вопрос вообще не стоит. Это натурально носится в воздухе, лежит в основе культуры, определяет базовые особенности поведения; короче, здесь – так.

И теперь Люси совершенно в местных традициях говорила себе: отлично же получилось, судьба сама нас столкнула, нос к носу, чтобы не отвертелись, ей виднее, зачем, пусть идет, как идет. И одновременно, согласно культурным традициям своей родины, тревожилась за Зорана и ругала себя за легкомыслие на чем свет стоит. И сама над этой раздвоенностью посмеивалась – той частью, которая бесстрастно наблюдает за всем остальным человеком как бы немного со стороны.

Зоран вынес в палисадник у дома легкие плетеные кресла, завернул Люси в плед, хотя вечер был теплый, торжественно, как торт разрезают на именинах, открыл бутылку вина. Сказал:

– Это «Белый день», элливальское вино урожая позапрошлого года; мне объяснили, он оказался супер-удачным для винограда, потому что там была какая-то невиданная жара. Зимой, да еще и на улице белое пить не особо принято, но эта бутылка с открытия выставки. Клаус расчувствовался и мне ее подарил. Я все не мог придумать подходящий повод ее распить, а теперь ясно, что бутылка вас дожидалась – раз уж вы на открытие не пришли.

Про это элливальское белое Люси от кого только не слышала. Но не пила ни разу: все восторженные рассказчики покаянно признавались, что уже прикончили свой запас. Их можно понять, – думала Люси, попробовав вино, такое же легкое и ликующее, сладкое и слегка горьковатое, как сам воздух Этой Стороны. – Такого сколько ни выпей, все равно покажется мало, как счастья. Глупо же быть счастливым и вдруг из экономии перестать.

Сидели в саду, пили вино, смотрели, как раскачиваются на ветру уличные фонари, подвешенные к столбам на каких-то хитрых петлях, специально, чтобы мотались, перемешивая свет и тень. И разговаривали; на самом деле говорил только Зоран, а Люси помалкивала, хотя до сих пор всегда, в любой компании, при любых обстоятельствах главной рассказчицей оказывалась она. И дело не в том, что за день успела провести две не лучшие в своей жизни экскурсии и так сильно устала, что нарочно сбежала на Эту Сторону отдохнуть от себя и от реальности, где ее удивительные истории слишком часто лишаются смысла и кажутся, в лучшем случае, забавной болтовней. Такая усталость дело обычное и проходит от первого же дуновения ветра Этой Стороны. Просто Люси знала себя и оправданно опасалась, что если уж начнет говорить, увлечется и ляпнет лишнее. Например, спросит Зорана: «Помните, как я морочила вам голову василиском, а вы сказали, что старые мифы уже не работают, но им на смену приходят новые, потому что без мифа разумная жизнь невозможна? Я эту вашу фразу присвоила, на всех экскурсиях теперь говорю». И он, чего доброго, вспомнит. И как тогда быть?