— Послушайте, комиссар, мы не хотим вас убивать, — начал уговаривать офицер. — Нам это ни чему. Найдем гроб и, как только замерзнет река, уйдем отсюда. От вас требуется немного…

Боль от предплечий растекалась по спине, ползла к шее, свинцом наливая затылок. Из последних сил Гудошников напрягал мышцы, чтобы не обвиснуть и не вывернуть руки. Тогда и маузер вряд ли поможет. Во что бы то ни стало спуститься с дыбы! Но что им сказать?

— Увезли гроб, — снова прохрипел он. — Когда монастырь закрывали.

— Врешь, собака! — выкрикнул казак и ударил шомполом по плечу. Кудрявый испуганно втянул голову и, подобравшись к бочке, где лежал хлеб, отломил краюшку.

— Его должны были везти зимой, по льду, — спокойно рассуждал офицер. — Летом большое судно к острову не подходит из-за мелей. Думайте еще, комиссар.

— Зараз ты мне все скажешь! — пригрозил казак и, бросив шомпол, принялся драть из книг листы. Нарвал, сгреб в кучу и сунул спичку. Гудошников скрипнул зубами, шевельнулся, чтобы хоть как-то изменить положение и ослабить рвущиеся мышцы, но не сдержался и обвис. Плечевые суставы рвало из ключиц, выворачивало локти, и шея налилась горячей кровью. Казак же раздул костер и начал калить шомпол. Кудрявый, подгоняемый казаком, драл книги и подкладывал бумагу в огонь.

— Книги не жгите… гады, — прохрипел Гудошников. Горло перехватило, вены взбухли.

— Все спалим, и тебя на этих книгах жарить будем! — заявил казак. — А вспомнишь, где гроб, — отпустим.

— Советую вам не изображать мученика! — не сдерживаясь больше, крикнул офицер. — Это похвально, когда за идею! Я не требую от вас изменить убеждения! Где серебряный гроб? Ну?! Все равно мы найдем! А вам, комиссар, даже деревянного не будет!

Дым от костра поднимался к потолку, лениво тянулся к двери и к дыре в крыше. Гудошников хватал его ртом, хрипел, задыхался. Бумага, отсыревшая на полу, горела плохо. Кудрявый, пригнувшись, дул в огонь и жмурился от дыма. — Давай сухой бумаги! — прикрикнул на него казак. — Живо!

— Не жгите… — просипел Гудошников и потерял голос.

Кудрявый принес связку бумаг и свитков, распушил ее и засунул в костер. Пламя набрало силу, взметнулось, осветив каменные стены сарая. Гудошников вдруг почуял, как разом отпустила боль и тоненько зазвенело в ушах.

— Вы соображаете, что ваших мучений никто не оценит? — кричал офицер. — Для подвига нужны свидетели! А их нет и не будет! От вас следов не найдут!

Казак выдернул из огня раскаленный шомпол и провел им по животу Никиты. Боли не было. Он даже не вздрогнул. Тогда казак засунул шомпол назад в костер и расстегнул кальсоны Никиты.

— Куда ты денешься, скажешь, — приговаривал он. — Мошонка-то у тебя не казенная.

Он поднес шомпол, норовя ожечь пах, но Никита напрягся и помочился на казака. Тот отпрыгнул и, выматерившись, стал хлестать Гудошникова по голове.

— Оставь его, — неожиданно приказал офицер. — Он уже не чувствует боли. Спусти, пусть отдохнет и подумает. Второй раз на дыбу не захочется.

Последнее, что увидел Гудошников с дыбы, намертво отпечаталось в его сознании. Офицер, выворачивая наизнанку рукава, срывал с себя рясу. Казак плевался и вытирал скуфейкой обмоченное лицо. Только кудрявый стоял чуть в стороне и воровато ел хлебную корку.

Когда нога коснулась пола, Гудошников тяжело развернулся и сунулся вперед, стараясь угодить грудью на маузер под шинелью. Это ему удалось. Щербатый казак развязал ему руки и отошел назад.

— Покури, покури, комиссарик, — бросил он. — В другой раз жарить стану.

Никита лежал на животе и не мог видеть бандитов. По их говору он понял: совещаются. Не делая резких движений, Гудошников подтянул руки. Они слушались плохо, кололо ладони, ныли суставы. Нужно было дать им отдохнуть, но дадут ли сделать это бандиты?.. Руки у него были сильные, не один год тренированные костылями, а так бы уже пришел конец еще на дыбе…

— Не зря говорят, инвалиды живучие, — произнес офицер задумчиво. — Ефим, а что, если тот старик врет?

— Не-е, вашбродь, не врет, — уверенно сказал казак. — Он не большевик, не комиссаришка, и врать ему не резон. Вот этот врет! Нюхом чую — врет!

Правая рука лежала на краю шинели. До кармана — вершок, не более. Кровообращение восстанавливалось медленно, болели мышцы. Гудошников потихоньку стал просовывать руку под шинель. Пальцы наткнулись на карманный разрез…

— Потом, какой резон этому старцу врать? — рассуждал казак. — От красных он получил шиш да маленько, а деньги ему не нужны, вот-вот ноги протянет.

— А если он с ними заодно? — спросил офицер. — Оставили тут досматривать за имуществом? А?..

— Тогда приведем сюда и рядом повесим, — сказал казак. — Ну-ка, Илюха, рысью за старцем! Волоки сюда!

Кудрявый завертел головой, сунулся было к двери.

— Погоди, — остановил его офицер. — Раскладывай костер и жги книги. Это на него лучше подействует, чем дыба.

Рукоять маузера влипла в ладонь и прибавила сил. Теперь осторожно и незаметно руку назад. Курок взвести после того, как не будет мешать шинель. Только бы палец не сорвался, курок тугой… И сразу, с резким кувырком, открыть огонь. Их винтовки стоят в стороне, наганная кобура у офицера застегнута и болтается сзади. Они совершенно не боятся его, и это хорошо. Конечно, одноногий, голый — что он сделает? Тем более только что спущенный с дыбы… Только бы не сорвался палец…

Стоп! А есть ли патрон в патроннике? Есть! Есть!! Когда пошел искать Лаврентьева, загнал патрон!

— Неужели они все-таки рискнули везти гроб на баркасе? — размышлял вслух офицер. — Утопить его — раз плюнуть. Мели да камни…

— Да здесь он, вашбродь, — успокоил казак. — Отчего комиссарик-то прилетел сюда?

Кудрявый разворошил сотлевшую бумагу в костре и сунул туда пучок свитков, затем навалил несколько книг. Взявшийся было огонь потух и зачадил.

— Вот зараз повешу его, а под ногой костер запалю, — пообещал казак. — И скажет!

— Так скажу! — громко сказал Никита. — Не мучайте только!

— Во! — обрадовался казак. — Слыхали, вашбродь?

«Пора!» — скомандовал себе Никита и взвел курок…

Все произошло в секунду. Гудошников, стреляя наугад, кувыркнулся в дверной проем, вылетел за порог и захлопнул дверь. Первой мыслью было бежать, но куда на одной ноге? Он перевалился через валун у входа и замер. В сарае кто-то хрипел, слышались стук и суета. Затем разом ударили два выстрела, пули выбили щепу из дверей, срикошетив, запели в воздухе. Гудошников, навалившись плечом, опрокинул камень, прижал дверь и, отдышавшись, уполз под стену. Изнутри сарая кто-то ударил в дверь ногой, и Никита выстрелил. Отскочили. Минуты три было тихо.