– Она не в сердце, – возразил ей Эберт. Его губ, на удивление, коснулась улыбка. – Она здесь, – он коснулся своей головы, постучал по лбу пальцем. – Она теперь всегда в моих мыслях. С того самого дня, как меня предала. Не могу ее выкинуть, да и не буду.

– Отчего же, – недоуменно спросила Кая.

– Оттого что она живая, – с готовностью обреченного отозвался рыцарь. – Оттого что она настоящая. В ней, о да, в ней чувствовалась эта самая жизнь. Но не та, о которой ты говорила. Не жизнь из сказок волшебных, где вечно счастливый финал. Жизнь с болью и криками, нечаянной радостью, случайным грехом, за который расплатишься, чтобы сердце очистить. Она живее всех, кого знал я. Живей Микаэля, моего старого верного друга, которого из-за тебя я выставил в шею. Знаешь, отчего не хочу я их видеть? Отнюдь не из-за твоих чар, красавица Кая. Просто от меня уж ничего не осталось. И я им не нужен. И злость гложет сердце. Теперь только ты и я, Кая-Марта. Вдвоем мы остались. Забирай меня, не стесняйся. Жизнь я давно уж не берегу.

– Не неси чепухи, сир рыцарь, – устало проговорила она, но глаза зажглись желтым, как у волка в ночи.

Он посмотрел на нее, коснулся заострившихся скул дрожащим и похудевшим пальцем. Он и вправду похудел немало за эти долгие дни. Казался лишь тенью, зимней короткой тенью, которой скоро не станет, лишь только солнце зайдет.

– Кто же ты, Кая? Скажи мне, смертный мой друг.

Кая посмотрела на изможденное лицо рыцаря, и сердце сирина сжалось. То ли от горя, то ли от страха, то ли от силы, что текла из него в нее, от жизни чужой, что ощущала она всем хрупким телом. «Я человек, – хотелось сказать ей и прокричать. – Я Кая-Марта из Горных домов, отпустите же, отпустите меня домой наконец». Да только перед глазами встало и разорванное недавно тело сторожа города, и слуги, и мальчишка, что пас тогда стадо. И собственные руки по локоть в крови. Подняла на него взгляд желтых глаз. Таких прекрасных, таких огромных. Этот рыцарь ей вечно будет укором. А когда она выпьет его, закроется ей путь-дорога к ее мечтаниям о жизни спокойной. Получи его жизнь, вот и закроется дорога назад.

– Я всего лишь такой же потерянный путник, – отозвалась Кая-Марта. Перед глазами вставали горы. Такие родные, знакомые, ущелья хранили старые тайны. – Всего лишь пешеход на долгой тропе. Не благородному рыцарю замечать нищую странницу на пути.

Он накрыл ее руку своей и сжал, точно была она и вправду другом, а не убийцей.

– Лжешь ты, Кая-Марта, – прошептал рыцарь. – И так умело лжешь. Но мне нравится, что ты не таишься. Глаза твои, точно зеркало сердца, мне все они рассказали. От тебя я и гибель найду. Скажи мне только когда. Сколько лет мне осталось?

– Не лет, – прошептала Кая, но он не услышал. Он все проводил пальцами по линиям ее ладони, точно были они дорогами и реками на старой, всеми забытой карте.

– Расскажи мне, – наконец проговорил он; его голова снова покоилась на мягких подушках. – Расскажи мне опять.

Она знала, что покой он чувствует только в ее песнях и сказках. Когда забывались все мысли, и он плыл, точно по сон-реке в неизвестность. Для того она и пришла сюда. Она вздохнула провела рукой по белоснежным косам, откинула пряди назад. Перед глазами стояла последняя нарисованная чернилами картинка на желтой и плотной бумаге. С чуть-чуть стершейся синей краской, с золотой тушью по острым краям. «Она живая, – сказал он. – Она настоящая, с болью и грустью. О такой ты мне не расскажешь.»

– Знаешь ли, добрый сир рыцарь, – начала она тихо, и голос ее плыл, точно мед. Она протянула руку, коснулась его темных волос. – Много лет назад жила княжна-королевна в каменном замке. И замок был ладен и крепок, и стража стояла всегда на часах, да только ее не пускала. Были кудри ее чернее черного дерева, а кожа бела и бледна, как снег на рассвете, и так же сияла. Прошли годы в ее заточении, а она так и не видела воли. Любой, кто отважится сесть на коня и проехать сотню дорог, неминуемо смерть находил в этом замке, часовые не спали, алебарды их были остры. Годы уходят и стражи дряхлеют, серой пылью рассыпаются кости их на дороге. А княжна не стареет и время не ведомо ей, только шлейф за нею все тянется, подметает ступени на лестницах да слышится плач на закате. Не сделала она ни шагу из крепости, осталась одна, хотя стражи ее давно вечным сном уж уснули.

Эберт вздохнул и прикрыл глаза. Ее слова окутывали его будто пухом и паутинкой тончайшей. А он все слушал и слушал.

– «И время тянулось за ней, точно шлейф королевы», – пробормотал он, не раскрывая глаз.

– Откуда ты знаешь? – тихо спросила Кая.

Он разомкнул сухие губы.

– Тогда… Еще в прошлой жизни, когда я был неразумным ребенком. Это была моя любимая сказка. Из книжки матери. Отец сжег тогда ее в камине, но я еще помню. Была и королевна, и рыцарь. «И ехал рыцарь не день и не два, и звезды вели его ночью.» Скажи, отчего рыдала княжна?

Кая задумалась. А отчего могла бы плакать Сольвег Альбре. Что приносило ей горе ночами? Ведь она и была княжной в ее сказке. Да только Кая сама не знала, в чем суть. Слова лишь текли и текли, срывались с губ тяжелыми, точно медовыми каплями.

– Наверно, хотела свободы, мой друг, – невнятно сказала она. – А ей предлагали лишь рыцарей, ей незнакомых.

– Разве она не хотела любви, как все вы, безумные женщины?

– Попасть из одного плена в другой кому же захочется. Да и о какой любви, Эберт Гальва, идет речь, когда заходит в покои к ней незнакомец. Короли предлагают лишь руку и полкоролевства в придачу. Сердце княжны остается при ней.

Кая говорила, а сердцем чувствовала, что раз за разом открывается в ней смутная правда. И о Сольвег, и обо всем. Она пожала худыми плечами и продолжила говорить. Сирин – птица вещая, и если душа нашептывает ей что-то, то отчего бы не верить.

– И она не ждет рыцаря? – вымолвил Эберт.

– Она ждет не рыцаря и не королевича, друг мой. А того, кто взял бы ее за руку и повел прочь из замка. Кто показал бы ей наконец-то рассвет, что в мире есть и солнце, и омут заката.

Эберт горько усмехнулся. Тонких губ коснулась кривая улыбка.

– Этого княжна не увидит. Разве что в твоих глупых сказках. Да и мне не найти себе королевну. Я и не рыцарь вовсе, так, лишь насмешка.

– Я говорила тебе. Все в этом мире лишь горечь с обманом. Ты хотел увидеть несчастье. Что ж, теперь ты увидел. Зачем тебе горькие мысли о прошлом, уйди от него. Пусть это все унесется с вихрем осенним. И старый друг, и брат, и родные. Дела и заботы, и Сольвег твоя…

Но рыцарь молчал.

Он должен забыть ее, должен. Иначе махом развеются все ее чары.

– Она никогда не была твоей и не будет, ты знаешь об этом. И любить ты не можешь. Пускай же это делают все остальные. Но только не ты.

– Не я, – послушно повторил Эберт, точно игрушка в руках у ребенка. Он смотрел на нее, а в серых глазах была лишь усталость. Еще пару месяцев и вскоре его отыщет садовник упавшим с самой высокой башни. От сердца и так уже мало осталось. Его сердце теперь, точно яблоко, изъеденное червями да мошками, до сердцевины уже подгнившее. И в том ее вина. Она не оставит его, не оставит до смерти, которой и будет причиной.