Но сейчас я думаю, что мы разошлись даже не из-за этого. Идело было не в ней — во мне. Может, поэтому я довольно спокойно реагировал наее многочисленные измены, чувствуя свою вину? Я ведь не хотел уезжать в Москву,я думал остаться в Риге, стать инженером. После смерти отца я принял решение, окотором потом долго жалел. Мне сначала казалось, что, попав К «систему», ясмогу понять механизм ее воздействия на человека, смогу стать ее частью и это вбудущем огородит меня и мою семью от тех неприятностей, которые выпали на долюмоих родителей, да и мою лично. Может, Фрейд или Юнг объяснили бы все моимиподсознательными комплексами. Страхом предать отцовское начало, ведь первыегоды моей жизни я провел без отца, и это въелось в мою память. Встреча с отцомстала точкой отсчета новой жизни, которую я запомнил навсегда.

Но судьбу нельзя повторить. То, что для моего отца былоделом всей его жизни, для меня стало тяжкой обязанностью. Я неплохо учился,довольно успешно продвигался по службе, но это было не мое. Я чувствовал — всеэто не мое. Меня мучило, что я совершил ошибку. И когда я встретил Вилму, такуюмолодую, непосредственную, живую, мне показалось, что она способна изменить моюсудьбу.

Но мы оба не смогли измениться. Ни она, ни я. Впервые японял это еще в Африке, когда к нам в посольство приехала делегация Госкино. Всоставе делегации был один молодой актер, уже достаточно популярный к томувремени, успевший сняться в нескольких нашумевших фильмах. Весь вечер на приемев посольстве он делал комплименты Вилме. Я обязан был понять, что происходит,заметить их взгляды. Но я ничего не видел — не хотел видеть, погруженный всебя. На следующий день она поехала вместе с делегацией на экскурсию, кажется,в местный зоопарк. Когда все вернулись к обеду, оказалось, что нет Вилмы и тогосмазливого актера. Она появилась через два часа. Если бы меня случайно неоказалось дома, я бы, возможно, так ни о чем и не догадался. Но она сразуполезла в ванную. Если учесть, что она не любила днем мыться, принимая душтолько по утрам, я заподозрил неладное. Я вошел в ванную и молча смотрел нанее. Она вдруг испуганно обернулась на меня.

— Что? Что? — спросила с тревогой.

— У тебя синяк на плече, — сказал я, глядя ей в глаза, —кажется, это кровоподтек. Где ты могла так удариться?

— Синяк как синяк, — вспыхнула она. Восточный мужчина намоем месте устроил бы сцену ревности. Или отправился бы бить морду молодомуактеру. Я же повернулся и вышел из ванной. Вечером мы провожали делегациюГоскино. Когда этот актер протянул мне руку, я посмотрел ему в глаза. Похоже,он даже забыл, что я муж Вилмы. Он улыбался и смотрел сквозь меня. Подумаешь,эпизод в его богатой приключениями жизни. И я подумал тогда, что нужно жить,как этот артист, порхая по жизни и не очень утруждаясь сомнениями. Возможно,болезнь потому и съедает меня, что я слишком часто занимался самоедством.

Восточным мужчиной я не был, но пять лет в Сибири что-то дазначили. У меня была сибирская закваска. Я улыбнулся в ответ актеру и тихосказал:

— Вам просили передать пакет.

— Какой пакет? — не понял он.

— Посылку. Просили передать без свидетелей. — Да, он даже невспомнил меня. Для него я был предметом интерьера. Он покорно прошел за мной втуалет.

— Где же пакет? — спросил он, и в этот момент я ударил егопо физиономии. Он вскрикнул. Я нанес еще два удара в живот, и он упал на пол.

Парень оказался хлюпиком, несмотря на все свои внушительныеразмеры. Он хныкал, когда я поднял его.

— Я муж Вилмы, — сообщил я этому типу, и он началразмазывать слезы по лицу. Мне стало противно. На какую же мразь онапольстилась.

— Вы с ней спали? — спросил я. — Только не врать.

— Нет. — Он все еще думал, что я собираюсь его убивать.

— Говори правду. — Я бил его без эмоций, и это, наверное,самое страшное.

— Мы с ней… мы… Это она… она… Я не хотел…

— Где вы были?

— В машине. Я взял машину у консула. Но я не хотел.

Черт побери, она изменила мне с этим типом в машине. Немогла найти нормального места, чтобы трахнуться. Потому-то сразу побежала вдуш. Мне даже стало смешно. Я поднял его и еще раз отвесил пощечину. Если битьладонью, то эффект получался двойной. Больно и обидно. И главное — не оставляетвидимых следов.

— Иди к самолету. Опоздаешь и останешься в этой проклятойстране, — я подтолкнул его к выходу.

Я надеялся, что никто ничего не заметил. Но я ошибался.Только спустя много лет я узнал, что все обратили внимание на наше отсутствие.Кто-то рассказал об этом своей жене, а та, в свою очередь, своей подруге. Поцепочке сплетня дошла до Вилмы.

Целых три месяца после этого мы с ней не общались. Покаоднажды ночью она не пробралась ко мне в постель. И мы, ничего не объясняя другДругу, занялись любовью. Мне не хотелось ее обвинять, а ей не хотелось мненичего объяснять. Наверное, так было лучше. Мы просто вычеркнули из памяти этотэпизод. Вернее, постарались вычеркнуть. Но оказалось, что чувствовать себяпрощенной еще хуже, чем чувствовать себя виноватой. Для женщины такогоистерического склада, как Вилма, это было худшее из наказаний. Мое благородствоказалось ей подозрительным, неестественным, непонятным.

У нас снова начались скандалы. Она стала пить, и это былохуже всего.

Хотя в той стране, где мы жили, ничего другого делать неоставалось. Иногда посольские напивались вдрызг, чтобы забыть обо всем насвете. Так продолжалась наша совместная жизнь в африканской стране.

После возвращения в Москву Вилма демонстративно несколькораз уходила из дома, и я не спрашивал, где она ночевала. Мне действительно этобыло неинтересно. Измена? Но изменить можно только другу или любимому человеку.

Поэтому измены со стороны Вилмы не было. Очевидно, нас обоихубивало чувство одиночества, которое мы испытывали, живя рядом.

Еще пять лет после возвращения из Африки мы только формальносчитались мужем и женой. Вилма жила со своим художником, я тоже был не ангелом.К счастью, Илзе оставалась у меня, жила с моей мамой. Весной девяносточетвертого мы развелись. К тому времени уже не было советских судов, и не нужнобыло лицемерить, призывать к сохранению «ячейки социалистического общества».

Латышский суд развел нас быстро и без лишних формальностей.

А еще через несколько месяцев мы в последний раз поговорилис Вилмой. Я приехал к ней перед отъездом подписать документы, разрешающие мнеувезти дочь.

К этому времени они почти не встречались. Илзе уже сталапонимать, почему мать не живет с нами. А Вилму, похоже, устраивало тообстоятельство, что ребенка воспитывает бабушка. Мы отправились к нотариусуокончательно все оформить.