Белого дома во второй половине дня в день концерта. Но празднества всегда начинались со званого обеда в отеле. Несильно по сути отличаясь от бранча на свадьбе вашего кузена, это относительно неформальное мероприятие, за тем исключением, что вместо того, чтобы делиться щипцами для салата с сумасшедшим дядей, вы передаете их, как эстафетную палочку, бывшему госсекретарю Мадлен Олбрайт. Абсурдность этого максимально сюрреалистического опыта трудно игнорировать, и я поймал себя на том, что пытаюсь сохранять невозмутимое выражение лица в окружении людей, которые принимали самые важные решения на планете, а сейчас возились с копченым лососем, соскальзывающим с бейгла. На большинстве церемоний награждения, которые посещал раньше, я обычно был на грани провала, всего в одном глотке от того, как меня выпроводит на улицу охрана. Но я никогда не боялся заводить разговоры с самыми неожиданными людьми, независимо от того, насколько я был белой вороной.

Из соображений безопасности всех исполнителей привозили в Кеннеди-центр и увозили обратно на одном из тех больших автобусов, на которых обычно туристов возят по достопримечательностям Вашингтона, за тем исключением, что вместо группы пожилых людей со Среднего Запада с фиолетовыми волосами автобус был набит самыми знаменитыми артистами Америки, превращаясь в шумную версию «99 бутылок пива»[52] (поверьте мне, песня действительно обретает совершенно новую жизнь, когда ее поют Стивен Тайлер, Херби Хэнкок и Jonas Brothers). Поездка на концерт никогда не бывает слишком долгой, но этого достаточно, чтобы познакомиться с этими уже знакомыми тебе лицами и подружиться, делясь друг с другом байками о своей карьере и получая советы по слуховым аппаратам от лучших из лучших (спасибо, Херби).

Репетиции проходят в одной из многочисленных комнат в стороне от главной сцены, которые, несомненно, видели за эти годы многое. Мое детство прошло буквально через мост, в Вирджинии, так что я, конечно, был знаком с Кеннеди-центром, видел там не одно представление и совершил немало школьных экскурсий к этому великолепному образцу современной архитектуры с видом на реку Потомак, — но закулисье было для меня в новинку. И проходя по коридорам за сценой, я пытался представить все голоса, наполнявшие эти священные залы с момента их открытия в 1971 году, спрашивая себя снова и снова: «Как я вообще здесь оказался?» Это здание предназначалось для лучших исполнителей Америки, а не для бывших вашингтонских панков.

Несмотря на то, что это событие считается аполитичным, давая редкий шанс людям по разные стороны баррикад забыть разногласия и поднять бокал во имя культуры и искусства, в воздухе чувствовалось определенное напряжение, как если сказать маленьким детям тихо себя вести на детской площадке. Я, конечно, не был согласен со всеми политиками и принципами, о которых некоторые из этих людей спорили целыми днями, поэтому последовал совету матери и избегал трех тем, которые нам всегда запрещали поднимать за обеденным столом: деньги, политика и религия. Это выходные, когда каждый мог увидеть друг в друге больше, чем просто демократа или республиканца. В первую очередь мы все — люди, а ничто не может больше сблизить людей, чем музыка и искусство.

По какой-то странной причине меня попросили произнести тост в честь награды The Who на суперофициальном ужине в Госдепартаменте накануне концерта. А это уже не та невнятная болтовня, которую произносишь за барной стойкой местной забегаловки, — это официальная речь, в которой превозносят заслуги обладателя этой высшей награды. Да еще и в зале, битком набитом превосходными ораторами. К такому нельзя отнестись легкомысленно. Мне был назначен спичрайтер, которая любезно встретила меня за кулисами на репетиции и взяла у меня небольшое интервью, чтобы подготовить материал для речи. После короткого разговора она поблагодарила меня и сказала, что текст будет готов к ужину. Я бы предпочел написать собственный, но, не желая раскачивать лодку, доверил это дело профессионалам.

Позже, пытаясь в отеле втиснуться в свой пингвиний костюм, я получил свою речь. К моему ужасу, она была написана примитивно-тупым языком, изобилуя словами вроде «чувак», видимо, чтобы создалось впечатление, что я писал ее сам. «Боже мой, — подумал я. — Я не могу это читать!» Я не мог запятнать имя отца, бывшего спичрайтера Конгресса США и выдающегося журналиста, человека умного, интеллигентного и обладавшего определенным вашингтонским очарованием. Но в то же время я чувствовал, что должен не отходить от программы и прочитать предоставленную мне речь, повеселив окружающих. «ЧЕРТ! — ПОДУМАЛ Я. — МАДЛЕН ОЛБРАЙТ РЕШИТ, ЧТО Я ПОЛНЫЙ ПРИДУРОК».

Заходя внутрь через коридор официальных лиц, я с ужасом думал о предстоящем, пожимая руку госсекретарю Кондолизе Райс (еще одна вещь из списка того, что я не мог представить даже в самых смелых мечтах). Оглядывая зал, битком набитый учеными и умнейшими людьми страны, я чувствовал, как во мне просыпается детский страх того, что все сочтут меня глупым, и начал в себе сомневаться. На всю эту помпезность и пышность банкетного зала было, безусловно, интересно смотреть, и я никогда не отказывался от возможности выставить себя посмешищем, но сейчас чувствовал себя брошенным на растерзание гребаным львам. Коктейль, пожалуйста.

Сидя за одним столом с сенаторами и членами правительства, я, как четки, мял в руках эту ужасающую речь, считая минуты до публичной казни. Я сидел и смотрел, как каждый выступающий один за другим произносил длинные, красноречивые речи, достойные инаугурации или доклада президента… зная, что скоро буду единственным придурком, который произнесет из-за трибуны слово «чувак».

Пока Боб Шиффер, один из самых уважаемых американских тележурналистов и модераторов дебатов, произносил тост в честь легендарного кантри-исполнителя Джорджа Джонса, я сидел перед нетронутым ужином, ошеломленный его способностью быть удивительно смешным, глубоко эмоциональным, совершенно информативным и блестяще поэтичным одновременно, расслабленно и уверенно держа внимание зала, и все это без заранее написанного текста. «Так. На хер!» Ни за какие коврижки я не буду читать эту написанную для меня речь. Только не после Боба Шиффера!

Пришло время что-то придумать, и думать нужно быстро.

За считанные минуты я придумал концепцию: уникальная смена музыкальных ролей в The Who отличала их от других групп. Лирическая игра Кита Муна на барабанах делала его более похожим на вокалиста; четкая ритм-гитара Пита Таунсенда делала его более похожим на барабанщика; нетрадиционные басовые соло-партии Джона Энтвистла делали его более похожим на ведущего гитариста; а мускулистый вокал Роджера Долтри объединял все это, как дирижер — оркестр. «Это может сработать!» — подумал я. В любом случае мне нечего терять, так как это уже было раз в пятьсот лучше скомканной речи, зажатой в моей потной руке. Я