– Какая разница?

– Есть разница.

– Дружить собрался? Зря, – сказал Синклер.

– Дружить не собирался, зачем мне с тобой дружить? Просто лучше человека понимать, чем не понимать, верно?

«На взаимную откровенность напрашивается, – подумал Синклер. – Очередной психологический прием. Небось и про порезы все выдумал. Каждому разную историю про них рассказывает, чтобы ключик подобрать».

– Думаешь, я тебя на откровенность вызываю. Нет, не вызываю, можешь молчать себе дальше, – сказал Филин.

– И это трюк, – резюмировал Синклер. – Лучше про Храбрецов.

– Это был мой зять, – сказал Филин. – Тот парень.

– Понятно.

– Когда он умер, старшая дочь в Катуни утопилась, – сказал Филин спокойно. – Я даже не знал, что она его так сильно любит. За что любит? Подлец ведь был, прости господи, подлец редкий вообще. Если бы я пьяный замерз, может, и не утопилась бы, а тут здрасте-пожалуйста.

– Зачем рассказываешь? – спросил Синклер.

Ему стало неуютно. Он прибавил скорости. Орехово-Зуево уже приближалось.

– Спросить хочу, – сказал Филин. – Я эти зарубки сделал вот. По числу детей, правильно? Одну перечеркнул, когда предатель замерз.

– Допустим, – сказал Синклер.

– А потом дочь в реке. Это как считать? Одну ступеньку стереть или не трогать? Или на следующей зарубку поставить, за двоих считать?

– За двоих, – сказал Синклер. – И стереть.

– Тебе просто говорить.

– И остальные сотри. Все равно уже, – сказал Синклер. – Не поможет.

– Почему?

– По кочану. Неважно уже. Гореть тебе.

До въезда в город оставалось совсем немного, пришлось сбросить скорость и притормозить. Раньше Орехово-Зуево лежал южнее Горьковского шоссе, но город сместился на север, чтобы взять под контроль магистраль. «Это его в итоге и сгубило», – подумал Синклер.

– Езжай, не бойся, там на главных воротах сейчас поста нет, – сказал Филин. – Только быстро езжай, через центр прямо, по Горьковскому лети. Если остановимся, могут вопросы начаться. Тогда сложнее будет.

У главных ворот в Орехове-Зуеве действительно никого не было. Одна вышка обрушена, сами ворота лежали сбоку, проломленные таранным ударом. Не было Щипачей – оно и понятно. Не было клановых солдат Хлеборобов – зачем охранять вход, который сами только что снесли? Не от кого охранять.

За второй вышкой стояла девочка. Бедно одетая, в серое пальто и шапку-ватрушку. Хлеборобовскую потеряли или местная? Какая уже разница. Девочка увидела грузовик и неуверенно помахала рукой. В другой руке у нее был поводок с пластиковой бутылкой, внутрь которой насыпали песок. Поводок обхватывал бутылочное горлышко, словно собачий ошейник. Девочка снова помахала рукой грузовику, а потом присела, погладила бутылку по боку и что-то ей сказала.

– Езжай быстрее, – сказал Филин. – Газу дай, черт, кому говорю!

– Зачем? – удивился Синклер.

– Газуй, бестолочь тупая, богом тебя заклинаю!

Девочка снова помахала. Не дождавшись ответной реакции, она пошла к грузовику. Бутылка волочилась за ней по грязи, подпрыгивая на камнях. Из нее на ходу сыпался песок – видать, дырявая. Девочка улыбалась и шла прямо к кабине. – Да езжай же ты! – закричал Филин.

– Ребенок идет. Может, помочь надо, – сказал Синклер.

– Это не ребенок, мудак! – заорал Филин.

Он толкнул Синклера, дернул рычаг коробки передач и ударил по газу. Синклер стряхнул Филина с себя обратно на сиденье, но останавливаться не стал. Видимо, не зря человек так психанул. Он посмотрел в зеркало заднего вида. Девочка перестала улыбаться, погрустнела. Бутылку она взяла на руки и гладила, что-то шептала ей, словно успокаивала. Поняла, что Синклер на нее смотрит. Еще раз помахала рукой, развернулась и ушла, продолжая гладить бутылку.

Семь. Поцелуй на морозе

Мой сон очень странный. Иногда мне снится, что я просыпаюсь, но это ненадолго. Это нормально. Так и должен работать кошмар, правильно?

Все, что было мне дорого, сожжено или искажено. Все раздробилось на плоскости, словно я нахожусь в кривом зеркале, будто я появляюсь везде и разгуливаю в нескольких экземплярах. Мне постоянно то душно, то холодно, я плачу каждый день, но потерял счет дням.

Пожалуйста, вспомните, кто вы такие, заберите меня отсюда или убейте.

Когда я смотрю из окна на мою страну, мне кажется, ее рассекло на плоскости и проекции, как меня самого. Она похожа на пирог, слои которого отделили друг от друга, и все моментально утратило смысл. Она превратилась в территорию, населенную фантомами с ножами и кольями, поющими невеселые песенки, которым нет роду и имени, пустую и бессмысленную, как молитва в вакууме.

Мне кажется, в этом есть моя вина. Я оказался в центре алхимической пирамиды, где малое предательство тянет за собой большое, сверху и снизу – одно и то же, и каждое горе, постигшее мою землю, является сначала моим личным горем и только потом горем для всех остальных. Именно так, а не наоборот. Роза мира перевернулась, и южный ветер дует с севера, а северный не дует совсем. Однажды я видел чуму, она говорила на немецком. Зачем? Спроси у нее сам.

Иногда я проваливаюсь в более глубокий сон, чем был до этого. Изредка снится, как я просыпаюсь и брожу по комнате, рассматривая фотографии, игрушки и книги. Я даже вспоминаю в какой-то момент, как звали людей на этих фотографиях, кто читал эти книги и кто играл этими куклами. Но потом забываю.

И я никогда не могу вспомнить, кто я сам такой.

Возможно, так и надо.

Средний военно-транспортный самолет «Ан-12» сел на заброшенной полосе в Семязине. Там его и прикрыли брезентом и маскировочными сетками, откатив в старый ангар. Во Владимире давно не осталось ни самолетов, ни средств объективного контроля. Город отступил от старого аэропорта за ненадобностью, став компактным, как все вольные и клановые города.

В Стазисе давно никто не летал – слишком высокий риск. Дометиан потратил огромное количество времени, чтобы найти свой экипаж смертников. Слава богу, на его стороне был Ингвар, который умел убеждать. А на стороне Ингвара – самая сильная разведывательная сеть, какую можно было найти. Для штаба развернули тент. В ноябре часто идут дожди. Штабной тент и несколько офицерских палаток стояли сиротливо. Со стороны это было похоже на что угодно, только не на военный совет людей, готовых к безумной, самоубийственной операции. «Они все умрут», – подумал Дометиан в очередной раз. Мысль не принесла спокойствия, как обычно. Нынче он был обеспокоен другим. Ингвар Безголосый сидел во главе стола. Дометиан от него по левую руку, только немного отодвинулся, чтобы не попадать в круг света лампы. Офицеры Безголосого смотрели на Дометиана с опаской и уважением. Во время совета он обычно молчал. Князя Храбрецов они убедили быстро. Он давно отдал все оперативное управление кланом Безголосому и на авантюру согласился с легкостью. Слава о Хлеборобах неслась по всем землям. Их любили только вынужденные союзники и торговые партнеры. Ослабших Хлеборобов не любил никто. Дометиан предсказал волну заранее, и Безголосый поднял своих нелегалов – агентов, которые жили в столицах почти всех крупных кланов под видом обывателей. Безголосый гордился своей сетью. «Пожалуй, не зря», – подумал Дометиан, глядя на толстую пачку отчетов, которые тот перебирал в руках.